Корректор.
Она тут, и ест мороженое, сидя на краешке стула – иначе не достанет ногами до пола. Света бывший «муреныш»: одна из тех, кому посчастливилось выздороветь от синдрома Мура. Характерных деформаций почти не заметно, лишь небольшая сутулость; у Светы красивые ноги и узкая талия, длинные ресницы и толстые косы, но вот рост так и остался метр сорок пять. Рядом с двухметровым Солнцем и ненамного уступающим ему Кайманом она выглядит сущим ребенком.
– Понимаешь, – рассказывает Солнце почти виновато, – там у одного барона был гарем, жены и наложницы. И какая-то самая последняя наложница, или рабыня… в общем, умерла, а дочке ее четыре года было. А у них девочка вообще человеком не считается. Вещь. Вот, прилетаем мы. Смотрю, а в углу, в мусоре зверь возится. Думаю, что за зверь, эти ж, первотерране, всю местную фауну как увидят, тут же стреляют, приручать не хотят. А это, оказывается, ребенок!
– Мне бы сказал, – упрекает Света. – Я бы попела, он бы нам ее подарил. А ты – покупать!
– Ну… – Солнце смущается. – Я подумал…
– Весь Эрэс на уши поставил, – сообщает Кайман. – Никто не знал, чего с ней делать. Маугля.
– Амина ее зовут.
– Что такое Эрэс? – шепотом спрашивает Лилен у Севера.
– Райский Сад, – тоже шепотом отвечает он и улыбается, – альма-матер. Гнездо!
– Хороший ты человек, Солнце, – со странной улыбкой говорит Птиц и тише заканчивает, – такие долго не живут…
Тихорецкая щурится. Облизывает ложку.
И Лилен ощущает снова. Теперь это уже привычнее, теперь ей не нужны зрительные галлюцинации. Это похоже… это ни на что не похоже, но между двумя корректорами оно прошло. Туда и обратно.
– Птиц, ты будешь ставить нам выпускной? – на удивление беззаботно говорит Света.
И тот отзывается с готовностью почти отчаянной. Подается вперед, со слишком наглой, явно наигранной ухмылкой.
– Почему это я должен?
– Так ты же у нас главный шоумен, – смеется Света. – Никто лучше не сделает.
– Ну давай, – мурлычет Димочка, – давай-давай, хвали меня, а я буду слушать.
– Вот как?
– А еще меня погладить можно, за ушком почесать… я ведь хороший. Смотри, какой белый и пушистый, – и Птиц ерошит модную стрижку; белые перья встают дыбом, как иголки, медленно опускаются. Флейта с улыбкой клонит голову к плечу.
– Птиц красивый, – напевно, как котенку, говорит она, – Птиц веселый. Птиц талантливый, он такие праздники устраивает! И танцует, и поет, как эльф. Птиц – звезда.
– Да, я такой, – милостиво соглашается Димочка, жмурясь. – Я звезда.
– Поэтому в прошлом году прыгал по сцене полуголый и весь облитый блестками, как идиот, – ехидно, но не без восхищения отзывается Шеверинский.