Убить человека гораздо труднее, чем это можно себе представить на кухне за рюмкой самогона. А ведь перед выходом на дело Корень для храбрости глотнул граммов этак сто пятьдесят. Это Самсону можно было не добавлять, он и так принял на грудь столько, что не поморщился, расшарашив себе ладонь лезвием ножа.
Теперь понятно, почему он с такой готовностью принял план Корня. Ему-то что – порезал себе руку, и все дела.
Внезапно Корень понял, что зарезать Катьку ножом не сможет. Но ведь что-то надо делать. Завтра она наверняка придет в себя, и Порожняк поставит на ножи Самсона.
Несмотря на грозную внешность, Самсон по натуре сучара еще та. Только под киром еще что-то может, а трезвый… Ему на дружбана насифонить, как два пальца обоссать. Вот тогда и тебе, Корень, хана.
Внезапно откуда-то из коридора донеслись шаги. Корень обмер, мучительно пытаясь сообразить, где можно спрятаться. Разве что под кроватью, как неудачный любовник, застигнутый ревнивым мужем.
К счастью, шаги быстро стихли.
«Твою мать, – выругался про себя Корень. – Счас застукают, поднимут хай».
Кусая губы, он двинулся к Катьке. Закрыл нож, спрятал его в карман.
Подруга Порожняка неподвижно лежала на кровати с пружинным матрацем, перевязанная бинтами, как египетская мумия.
И вдруг, едва Корень оказался рядом с ней, Катька открыла глаза. Из уст ее донесся слабый стон. И уже не имело значения, пыталась ли она позвать на помощь или просто отреагировала на появление рядом с собой человеческой фигуры.
Отступать было некуда. Корень одной рукой захлопнул ей рот, другой принялся душить за горло. Заскрипела, заскрежетала кровать. Катька неожиданно сильно стала извиваться, дергаться всем телом.
Проклиная все и всех на свете – Самсона с его глупостью и трусостью, Порожняка, медсестру на входе, скрипучую кровать, шатающуюся капельницу, всю эту долбаную больницу, – Корень все сильнее сжимал пальцы на горле жертвы.
Прошло не больше полминуты, когда она так же внезапно затихла. Впрочем, эти мгновения показались Корню вечностью.
Он осторожно отнял мокрые потные руки от тела Катьки, словно боялся, что они прирастут к ней.
Все, не дышит… А теперь – скорее отсюда!
– Ну что, красавцы, опять влипли? Сколько я вас отмазывать буду?
Майор Турченко – невысокий, крепко сбитый мужчина, выглядевший гораздо моложе своих тридцати восьми лет, хотя уже начинающий лысеть, – стоял посреди кабинета, широко расставив ноги и уперев руки в бока.
Элегантностью в одежде Турченко никогда не отличался. Ему к лицу был только милицейский мундир, который он надевал исключительно по служебной необходимости. Сейчас майор был в измятом на плечах сером суконном пиджаке и брюках, давно не знавших утюга.