Мы обмениваемся сконфуженными взглядами. Тетю Труди вдруг осеняет:
— У меня есть одна. Мне дом престарелых прислал. — Она роется в сумке, вытаскивает коричневый конверт и достает потертый поляроидный снимок.
На фото крошечная старушка в бесформенном бледно-лиловом кардигане сидит, сгорбившись, на стуле. Лицо затянуто сеткой морщин. Седые волосы похожи на облачко сахарной ваты.
Так вот какой была моя двоюродная бабушка Сэди, которую я никогда не видела.
Священница с сомнением смотрит на снимок, потом прикалывает его к большой доске объявлений, на которой он выглядит еще печальней, сиротливей и стыдливей.
— Хочет ли кто-нибудь рассказать об умершей?
В гробовом молчании мы отрицательно качаем головой.
— Понимаю. Часто это так болезненно для близких. — Она достает из кармана записную книжку и карандаш. — В таком случае я буду рада выступить от вашего имени. Если вы поделитесь со мной какими-нибудь деталями. Подойдут также случаи из ее жизни. В общем, расскажите мне о Сэди все, что достойно упоминания.
И что мы можем сказать?
— Мы не слишком хорошо ее знали, — извиняется папа. — Она была очень старая.
— Дожила до ста пяти, — вставляет мама. — До целых ста пяти лет.
— Она когда-нибудь была замужем? — зондирует почву священница.
— Э-э-э… — папа вскидывает брови. — Была она замужем, Билл?
— Понятия не имею! Кажется, была. Не помню, как его звали. — Дядюшка Билл даже глаз не оторвал от своего смартфона. — Давайте продолжим.
— Ладно. — Сочувственная улыбка сползает с лица пасторши. — Тогда, может, какая-нибудь забавная история, запомнившаяся с последнего визита, какое-нибудь увлечение…
Повисает очередная виноватая пауза.
— На этой фотографии она в кардигане, — наконец говорит мама. — Возможно, она сама его связала. Возможно, она любила вязать.
— Вы что, никогда ее не навещали? — Вежливость дается священнице с явным усилием.
— Естественно, навещали! — вскидывается мама. — Мы виделись с ней… где-то в 1982 году. Лара была еще младенцем.
Пасторша шокирована.
— В восемьдесят втором?
— Она нас не узнала, — быстро вставляет папа. — Она давно уже была не в себе.
— А как насчет более раннего периода ее жизни? Никаких достижений? Историй из ее молодости?
— Бог мой, что ж вы никак не угомонитесь? — Диаманта вытаскивает наушники из ушей. — Разве не ясно, что мы здесь только потому, что обязаны здесь быть. Она не сделала ничего выдающегося. Ничего не достигла. Она была никем! Просто тысячелетним пустым местом.
— Диаманта, — произносит тетя Труди с легкой укоризной, — ты не слишком вежлива.
— Я просто говорю правду! Сами посмотрите! — Она презрительно обводит рукой комнату. — Если бы на мои похороны пришли только шесть человек, я бы