Потому, когда Павлик засобирался домой, его не удивило, что Пивторак спросил:
— Отдаете якорь, молодой человек? Пожалуй, и мне пора восвояси, как сказать, к пенатам. Супруга моя, верно, уж волнуется — прихворнула старушка, пришлось дома ее оставить. — Он с усилием выбрался из-за стола. — Вы, я вижу, тоже один. Вам в какую сторону? Ах, на Пастера! Почти по дороге. Может, примете старичка в компанию?
— Да я пешком, — сказал Павлик. — Хочется подышать.
— И я с удовольствием на одиннадцатом номере, — готовно отвечал Пивторак. — Тряхну, как сказать, былым и минувшим. Проветрюсь на сквозняке эпохи…
— Ну, что ж, — сдержанно согласился Павлик: его чем-то заинтересовал энергичный, скорый на покатое словцо человек.
…В последних предновогодних ночах декабря есть какая-то особая, неуловимая, колдовская прелесть, которая испокон века отличает их от остальных ночей года.
Медленно опускались на широкие и прямые улицы города миллионы снежинок. Нежно-матовые, в отличие от северных собратий, броско посверкивающих своими крохотными ювелирторговскими гранями, они, мягко приземляясь, не похрустывали под ногами, а лежали тихо и спокойно, словно рассчитывали покорностью и скромностью продлить недолгие часы, отпущенные им бюро прогнозов.
Павлик и Евген Макарович неспешно и молча шагали по улицам. Пивторак искоса поглядывал на спутника. Тот явно наслаждался влажным, чуть острым, совсем не городским вкусом ночного воздуха. Снежинки, коснувшись разгоряченного лба, таяли, но Павлик не отирал влажное лицо и, наверное, сам не замечая этого, улыбался.
Евген Макарович со смаком, даже жадновато дышал, время от времени останавливаясь и перчаткой неуклюже смахивая с пальто налипший снег. Павлик, полуобернувшись, вежливо дожидался толстяка.
— Хорошо! — с чувством пропыхтел, наконец, тот. — В кои-то веки удается вот так вот погулять — по-людски, спокойненько, не думая про дела, не поглядывая на часы: ай, опоздал, ай, не успел! Раз-два в год только и выпадает этакая-то радость.
Павлик промычал что-то неопределенное. Евген Макарович не понял — сочувствует ли ему спутник, нет ли, или вообще погружен в свои мысли и слушает его краем уха, но продолжал:
— Ничего не попишешь, эпоха наша такая. Все торопимся, бежим, летим. Ту-сто четыре, ту-сто четырнадцать, ту-сто сорок четыре… Ту-ту да ту-ту, ту-ту да ту-ту — сто сорок четыре часа в сутки. Все в дороге, все в пути. А куда торопимся? Словно кобыла за сеном на оглобле… Наши предки не торопясь жили, спокойно, со вкусом. Свою пользу понимали, здоровье берегли. Потому про инфаркты да раки никто и не слыхивал. И про многое другое…