Робертсон выстрелил еще раз. Опять негромкий хлопок.
– Тебе не уйти.
– Ах я несчастный, – послышалось уже из другого угла.
– Я скажу, что ты грабил мой магазин.
– Слышишь, у тебя дрожит голос.
– Не шевелись!
– А я уже здесь!
– Стой!
– А я уже там. – Сцилла совершенно бесшумно, как огромная кошка, двигался по комнате.
– Ты что, не понимаешь, все бесполезно – пистолет у меня...
Шепот:
– А у меня руки, Джек.
– Сцилла, слушай...
Опять шепот:
– Больше не стреляй. Бросай пистолет, если будешь стрелять, то лучше попадай. Промахнешься – будешь умирать очень долго...
– Ты прав. Я отдам тебе деньги...
– Назад у нас пути нет. Если я оставлю тебя в живых, ты напишешь такую бумагу. Между нами нет больше доверия, так что нам не о чем больше и говорить. Как ты хочешь умереть?
– Я не хочу умирать, Сцилла.
– Придется. Но я могу сделать все без боли.
– Я очень расстроился, узнав, что ты умер. Правда, Сцилла, ты мне нравишься и родителям моим, они все время о тебе спрашивают.
– Милые люди. Говори, что знаешь, Джек.
– Ничего. Мне позвонили из Парагвая и сказали, что курьер будет другой. Я и подумал, что ты мертв.
– Я иду, Джек. Бросай пистолет, ну!
Пистолет упал на пол.
– Молодец, Джек. Теперь иди в кровать.
– Без боли, ты обещал.
– Ложись.
Хруст матраса под грузным телом.
– Хочешь, чтобы было похоже на самоубийство? Можешь написать записку, объясни: боишься за сердце, боишься стать в тягость. Можешь написать, как любишь родителей.
– Да, пожалуй, напишу.
Сцилла вставил вилку лампы в розетку, вытащил платок, подобрал пистолет.
– Где бумага, в столе?
Робертсон кивнул.
Сцилла подал ему листок и ручку.
– Не стесняйся, будь откровеннее, Джек. По-моему, для них это будет облегчением.
Робертсон писал записку, а Сцилла терпеливо ждал. Когда Робертсон закончил, Сцилла взглянул на листок.
– Ты хороший человек, Джек, о тебе будут вспоминать только хорошее. Закрой глаза.
Робертсон закрыл глаза.
Сцилла поразился, как трудно ему нажать на спусковой крючок. Он не боялся, что пули, выпущенные в спешке, застрянут в стенах и поставят под большое сомнение версию самоубийства. Трудно было потому, что работу этого рода он выполнял или в целях самозащиты, или под влиянием сильных эмоций, но сейчас, в эту минуту, работа предстала в своем чистом виде, работа мясника, и если ее становится трудно выполнять...
Сцилла навел пистолет на висок, но не стрелял.
– Расскажи мне, как ты сегодня пообедал, Джек. – Палец на спусковом крючке напрягся.
– Зачем?
– Я хочу, чтобы ты думал о еде, о вещах радостных и приятных, о профитроле и марочном портвейне, потому что... последние годы были трудными для тебя... грозил еще один инфаркт, а после него ничего нельзя в рот брать, кроме сельдерея, я хочу, чтоб ты знал... я ведь делаю тебе услугу, так ведь, Джек?