Иван, не обратив на то никакого внимания, вынул самоцвет из коробочки и с восторгом в глазах принялся над ним ворковать. «Богородице, Дево, радуйся, Господь с тобой, яви нам свою великую милость», — тихо пел царь, лаская взором и пальцами камень.
— Это душа женщины, — забормотал он, обрывая псалом. — Да, да, я это вижу. В нем свет и тьма, а еще нежность, какую мужчине дано постигнуть разве что в раннем детстве своем. Это сама чистота, а в ней — тайна и грех. Сей самоцвет достоин того, чтобы украсить мою корону. — Он поцеловал камень, затем лизнул его раз, другой — и застыл, погрузившись в раздумье.
Ракоци тоже не шевелился, боясь потревожить царя, а тот с тихим стоном вскинул глаза к потолку и закружился по казначейской, странно дергаясь и подскакивая, словно пол под его ногами был усыпан незримыми нечистотами. Аметист выпал из его рук, но Иван не обратил на это внимания. Он танцевал старательно, сосредоточенно, ни на кого не глядя и, похоже, совсем позабыв, что в помещении находится кто-то еще.
Внезапно двери со стуком раскрылись, и на пороге воздвигся Никита Романов. Перекрестившись на иконы, он столь проворно пал ниц, что вилка и ложка, спрятанные в кушаке, жалобно звякнули.
— Батюшка, ныне вся Москва неустанно молится о твоем здравии. Все соборы и церкви окрест переполнены, то же, я чаю, деется и по всей нашей необъятной Руси. — К концу фразы боярин слегка задохнулся, но цели достиг, ибо Иван взглянул на него.
— Ты усерден, вельми усерден, Никита Романович. Вижу, ты сумеешь внушить царевичу, как должно вершить государственные дела.
Дородный Никита, не получив дозволения встать, ударил лбом об пол.
— Надеюсь, батюшка, Господь меня вдохновит.
— Да, да, — закивал согласно Иван, потом пожаловался: — Ожидание истомило меня. Но колдуны, видимо, правы. Если же нет, я велю их выпороть и бросить живьем на съедение голодным волкам. — В глазах его вдруг вспыхнула ярость. — Каждый умышляющий против меня пострадает. Пусть мне сейчас больно, но им будет больнее. В десять раз! В тысячу раз! Я взыщу с каждой семьи, я выдерну с корнем все ядовитые злаки. — Он покачнулся, затем обхватил руками голову и зарыдал.
Борис вскочил на ноги.
— Батюшка, ради Господа нашего позволь я тебе помогу.
Иван гневно отмахнулся рукой.
— Где Ярослав? Приведите ко мне Ярослава!
Никита тихо выругался, прижимая бороду к полу.
Борис замер на месте.
— Ох, батюшка, или ты все забыл? Ярослава нет, он упал с большой лестницы в Грановитой палате, а затем уснул и боле уже не вставал. Он и умер во сне, безмятежно и благостно, вверившись смерти, как вверяется рукам материнским дитя. — Царедворец умолк, ожидая очередной вспышки гнева, но ее не последовало.