Восьмерых домочадцев Шуйского, как и его самого, обихаживали три дюжины слуг. Анастасий держал жену и детей в своем деревенском поместье, подальше от царя. Московский же дом вела вдовая двоюродная сестра князя Галина. Будучи десятью годами старше своего знатного родича, она тем не менее старалась во всем угождать ему, страшась нищеты. Ее дочь, Ксения Евгеньевна Кошкина, в свои двадцать три года все еще оставалась в девках, что считалось позором по тем временам. Она проводила все дни в молитвах и благотворительных хлопотах, намереваясь уйти в монахини и тем самым снять с себя удручающее клеймо. Еще при Шуйском проживали двое родственников, очень дальних, — тех вместе с их женами содержали из милости. Они сознавали свое положение и предпочитали держаться в тени. Духовник дома, пожилой и благообразный отец Илья, слыл человеком ученым и потому занимал две комнаты, одна из которых служила ему кабинетом. Восьмым захребетником князя был Петр Григорьевич Смольников, дряхлый слепой ветеран былых войн — ратник еще Василия III, отца теперешнего властелина Руси. Шуйский призрел старика в знак уважения к его воинской славе, а также в поддержание благосклонного к себе отношения престарелых воителей, все еще не утративших влияния на войска.
Не удостоив нерадивого плотника взглядом, боярин скрылся в своих покоях, где, уныло вздохнув, сел к столу, на котором были разложены письма из Польши. Последнее из этих безрадостных донесений дошло до него месяца три назад, и более сообщений не поступало. Их не будет и впредь, до тех пор пока зима держит в своих объятиях западные дороги. Он уже выбрал из скудных сведений по крупицам, что мог, но решил просмотреть документы еще раз — в надежде отыскать в них что-нибудь важное, невидимое доселе. Его беспокоило намерение Батория прислать в Москву группу монахов. Иезуиты. Чего-чего, а добра ждать от них не приходится. Шуйский с неудовольствием покачал головой.
— Что-то случилось? Плохие новости? — спросила Галина. Она вошла в горницу незаметно, как тень, и остановилась на почтительном расстоянии от хмурого брата. Под большим вдовьим платком робко поблескивали выцветшие сочувственные глаза. Попытка сестры проявить родственную заботливость вызвала в князе привычное раздражение.
— Ничего, что тебя бы касалось, — отрезал он.
— Ты, видно, не в духе. Прости, — пробормотала вдова.
— Нет, все в порядке, но я очень занят. Сейчас меня лучше не отвлекать. — Он сознавал, что поступает бесцеремонно, но Галина — нахлебница и должна знать границы.
Вдова поклонилась.