К тому времени, когда Лавелл заглянул в фургон Ракоци, последних конников уже расстреляли и добровольцы ринулись собирать их лошадей. Он тут же послал за Роджером, и они минут пять простояли молча, в немом ужасе озирая последствия бойни.
Наконец Роджер заговорил:
— Разберитесь со стражником. Я займусь господином и госпожой. Геза мне поможет.
Лавелл содрогнулся, но не стал возражать. Он наклонился и перевернул мертвеца, чтобы вытащить меч, чувствуя во рту привкус желчи. Но ученый поспешил напомнить себе, что бывалые люди не должны страшиться подобных коллизий, и, ухватив тело за ноги, поволок его прочь.
Когда убитых — и англичан, и русских — похоронили, Роджер протянул отцу Севастьяну небольшой рубин.
— Возьмите его для украшения иконы Заступницы и отпойте как подобает мою госпожу, — сказал он, краем глаза следя, как Геза вносит тело Ксении в храм. — Положите ее в освященную землю и, прошу, приглядывайте за могилой, которую мы, возможно, когда-нибудь навестим.
— Я бы и рад, да ведь ей полагается лежать рядом с предками мужа… или, хотя бы, близ праха собственных родичей, — возразил священник обеспокоенно.
— Мой господин пребывает в изгнании, а матушка и отец госпожи моей умерли, и где они захоронены, я не знаю, — коротко сообщил Роджер. — У нас нет возможности соблюсти должный порядок. Смилуйтесь, добрый отче. — Он поглядел священнику прямо в глаза. — Она ведь русская. Позвольте ей упокоиться в русской земле.
Отец Севастьян взял рубин.
— Хорошо. Мы похороним рабу Божию Ксению там, где покоятся местные жители, и установим над ее прахом крест. — Он перекрестился.
— Благодарю, — сказал с чувством Роджер, и словно гора свалилась с его плеч. Как и в минуту, когда ему сделалось ясно, что кровь, обагрявшая бургундскую блузу хозяина, излилась не из его жил. А забытье, в каком граф опять теперь пребывает, можно считать милостью провидения. Ему незачем видеть, что тут творится, ему лучше очнуться, когда все останется позади.
Отец Севастьян двинулся к иконостасу, под которым лежало недвижное тело, и отстранил властным жестом Гезу.
— Пожалуй, теперь вам лучше уйти, — сказал он, преклоняя колени.
— Да, — кивнул Роджер. — Да, мы уходим. Считайте, что нас тут уже нет.
* * *
Письмо Бориса Годунова к Стефану Баторию, написанное по-польски и отправленное с конвоем, сопровождавшим эмиссаров польского короля, отозванных из Москвы.
«Августейшему и могущественному правителю Польши шлет почтительные приветствия советник государя всея Руси Федора Иоанновича по иностранным делам!
Ваше величество, пользуясь случаем, мне хотелось бы известить вас о некоторых наших событиях, какие, возможно, самым противоречивым, и запутанным образом отложились в умах ваших возвращающихся в Польшу посланников и о каких вам надлежало бы иметь ясное и непредвзятое представление.