– Да она не хуже Евгения! – горячо вступился Дирк. – Она – смуглая и стройная, знаешь тип сладострастной (Селина подавила невольное движение) Клеопатры. Глаза у ней большущие и чуточку раскосые. Не косые, а так… в уголках немного скошены, отчего кажутся больше, чем у других людей.
– И мои глаза находили когда-то красивыми, – сказала Селина с невольной ревностью. Но сын не слышал ее.
– Другие девушки рядом с ней выглядят такими обыкновенными.
Он помолчал с минуту. Молчала и Селина, но то было иное молчание: не от переполненного радостью сердца – о нет!.. Дирк снова заговорил, продолжая прерванную нить своих рассуждений:
– А ее руки…
Селина постаралась, чтобы ее голос звучал спокойно и естественно.
– Ее руки, Дирк?
Он помолчал минуту, сдвинув брови. Потом медленно:
– Не знаю, право. Они смуглые, и ужасно тонкие, и ужасно… цепкие. Я начинаю нервничать, когда смотрю на них. И если даже вся она спокойна и холодна, они такие горячие, когда до них дотронешься…
Он посмотрел на руки матери, занятые шитьем. То была мягкая шелковистая ткань, из которой она шила чепчик для второго ребенка Герти Пуль – Ван-дер-Сид.
Огрубевшие пальцы так неумело, почти робко, касались мягкой податливой материи. Мужская работа, солнце, вода, ветер так изменили эти когда-то нежные руки. Но какие они были сильные, и спокойные, и уверенные, и ласковые! Внезапно Дирк вымолвил, глядя на них:
– А вот твои руки… я люблю их, мамочка.
Она порывисто опустила работу на колени, так поспешно, что слезы радости и благодарности не успели капнуть на розовый шелк. Она зарделась, как девушка.
– Правда, Слоненок? – спросила она.
Через минуту она снова склонилась над шитьем. Сейчас у нее было молодое, свежее, оживленное и радостное лицо той девушки, которая, сидя в тележке Клааса Пуля, восторгалась изумрудными и багряными полями капусты вдоль Гельстедской дороги. Это выражение освещало ее лицо всегда, когда она чувствовала себя любимой и счастливой, и оно удивительно ее красило. Оттого-то лишь те, кто не любил ее и не был ею любим, находили ее некрасивой.
Снова молчание у камина, но теперь уже иное молчание. Затем:
– Мама, что бы ты сказала, если бы я вздумал перейти на архитектурное отделение?
– Это тебя интересует, Дирк?
– Д-да. Я думаю, что заинтересует.
– Я была бы рада, очень рада.
– Но это будет стоить массу денег.
– Я как-нибудь улажу. Достану. Что побудило тебя решиться на это?
– Не знаю толком, честное слово. Новые здания – вот университет, например, – такой контраст со старыми. И как-то мы говорили, Паула и я, она терпеть не может их дом на Прери-авеню. «Ужасный старый каменный урод», – говорила она о нем. Она хочет уговорить отца выстроить в северной части озера дом вроде итальянской виллы или французского замка. Так много их приятелей переселились на Северное побережье, подальше от этих безобразных кварталов Чикаго с их смешными башенками, лестницами с улицы и выступами у окон! Ух!