«Но я не хочу одеваться в кухне», – крепилась Селина, негодуя на этот бесполезный глупый «барабан», совсем не обогревавший комнату. (Она даже язык ему показала при этом. Не забывайте, ей не было еще девятнадцати!) Не будем скрывать, что Селина принесла с собой как-то из класса кусок мела и нарисовала на блестящей поверхности «барабана» какую-то дьявольскую рожу; каждый раз, взглядывая на нее, она испытывала большое удовлетворение.
Спустя много лет, возвращаясь мыслью к этому периоду своей жизни, Селина замечала, что в ее воспоминаниях с какой-то просто абсурдной рельефностью выступают печки. Это было не случайно. Печь изменила все течение ее жизни.
Прежде всего, печка в школе, которая была bete noir[2]. Селины. Школьное здание в Ай-Прери находилось на расстоянии мили или немного больше от фермы Пулей. Селина познакомилась с дорогой к школе во всех ее видах: пробиралась по ней, когда она была обледенелой, занесенной сугробами, и когда она утопала в грязи. Занятия начинались в половине девятого. Вставать приходилось в шесть, наскоро одеваться, завтракать хлебом и сыром, иногда ветчиной и ржаным кофе без сахара и молока. Потом пальто, галоши, капор. Потом – дорога в школу Ветер в прерии щиплет лицо, высекает слезы, мешает идти, снег засыпает глаза. Но Селине ведь было всего девятнадцать. Иной раз бывало даже весело бежать в солнце или дождь, ветер или снег, думая о печке которая ждет в конце пути. Вот и школа, окоченелыми пальцами она отпирает – и навстречу знакомый запах класса: пахнет дымом от печки, керосином, пылью, мышами, немытыми телами, сырым деревом. Селина входит, поспешно раздеваясь на ходу, в маленькую переднюю. Там ящик со щетками, банка с керосином. В ящике – сухая ржаная солома. Она идет на растопку. Селина спешно обмакивает пучок в керосин и сует в ржавую железную пасть печи. Зажжено. Теперь щепки, потом дрова. Печь начинает дымить. Но вот дрова трещат и загораются. К тому времени, как собираются ученики, все убрано, комната согрета и имеет жилой вид.
Разумеется, те, кто сидят ближе к печи, рискуют испечься, а те, кто подальше, у окна, – мерзнут. Когда становится жарко, жесткое, почти колючее, вязаное нижнее белье и платье из грубой шерсти начинает раздражать кожу, и вся эта толпа детей начинает корчиться, ерзать на местах, почесывать то спину, то бок, то ноги. Селине иной раз казалось, что можно сойти с ума от этих звуков и движений. Отправляясь в Ай-Прери, она рисовала себе, как кротко, но с достоинством, будет наставлять голландских детишек, похожих па херувимов. Трудно сохранять достоинство и кротость, когда страдаешь из-за отмороженных рук и ног. Селина же страдала от этого больше, чем все ее ученики. Она сидела за сосновым столом или двигалась по классу в легкой шали на плечах, которая мало защищала от холода, с потрескавшимися и распухшими в суставах руками. Бледное личико казалось еще бледнее из-за черной шали.