— Только чтоб, боже сохрани, Папазов не заметил! — вздохнул он.
Потом внимательно посмотрел на картографа, подергал себя за бородку и еще больше нахмурился.
— Эту штуку я вам даю на двоих с Андреем, и главным образом ему. Чтоб нет-нет, да и прополоскал себе горло. Знаешь, сколько мы вместе прошлым летом отшагали! А ты, красавец, смотри мне в глаза и мотай на ус: попробуй только вылакать все сам, я тебе потом всю кровь спущу, так и знай! Я человек злой, никому ничего не прощаю. Только жене прощаю раз в год или два, когда возвращаюсь из командировок. Это уж такое правило у моряков и у нас, геологов. А во всех остальных случаях, — он подкрутил свой ус, — я беспощаден. Я б эту сливовицу и сам парню дал, да вижу — он что-то сердитый, поэтому — через тебя. Заруби себе все это на носу!
Он погрозил ему кулаком и отошел.
Лагерь постепенно опустел и утих. Осталось там только три человека: Вылю Власев, лаборантка и сторож из села Цвят. Цыган, хозяин мулов, угнал их на пастбище.
Когда лаборантка прощалась с Андреем, она засунула ему в петлицу стебелек здравеца[8] и шепнула:
— «Невидимый» рядом с нами. Будь осторожен, не забирайся один в глухие места. Вечером не зажигай костров!
VI
Вместо четырнадцатого дня Андрей вернулся на седьмой.
Случилось так, что года полтора назад я встретился с картографом Делчо Эневым, и он, представьте себе, сразу меня узнал. Потерпите немножко, и я расскажу вам, когда и где мы виделись в то лето. Важно, что он тотчас меня узнал, хотя и не мог сразу вспомнить, кто я такой и где он меня видел. Я та кой человек, что, если меня кто увидит, запоминает на всю жизнь. Странно только, что мои знакомые как-то смущаются, когда я с ними заговариваю. Как будто они не сразу догадываются, кто я и где они меня встречали. Я это объясняю обыкновенной человеческой рассеянностью. Да и время наше такое напряженное и динамичное.
Так вот, значит, останавливаю я на улице Делчо Энева, любезно протягиваю ему руку и улыбаюсь.
— Как живете, — спрашиваю, — как здоровье? На работе все в порядке?
— Спасибо, — говорит, — здоров, и на работе все в порядке.
— В наш край, — спрашиваю, — не ездили больше? Там такие перемены!
А он улыбается смущенно.
— Извините, — говорит, — о каком крае вы спрашиваете?
Я ему объяснил, и он стукнул себя по лбу.
— Да-да, разумеется! Теперь я вспомнил! Очень рассеянный стал. Извините!
Я сказал, что ему нечего извиняться, потому что время ведь идет, мы меняемся и так далее. Он меня послушал, послушал, улыбнулся и потащил в аперитив — тот, что против Народного собрания.