О, если бы наши лодки ходили так, как делал разгон этот самолет-амфибия. Только большие валы развороченной воды оставались позади, а он все быстрее, быстрее рвался вперед. Отделился от Элгуни и взмыл вверх. Как в сказке он появился, как в сказке и исчез. Мы с таким трудом преодолеваем каждый метр, а он легко сделал за несколько секунд то, что нам не одолеть и за час.
22 августа
Уже поздняя ночь, но мне не спится. Не спится потому, что из головы не выходит Тася. Да, это было в полдень. Мы пристали к косе на обед. Я схватил ружье и побежал в лес. Уже далеко отошел от лагеря, и не моя вина, что Элгунь, сделав петлю, повернула близко к тому месту, где я продирался сквозь тальник. Я услышал всплеск и подумал, что это утки. Раздвинув ветки, я увидел Тасю. Она выходила из воды. Ее платье лежало почти у моих ног. Она шла на меня. Я тихо отступил и ушел. Позднее, когда я встретился с нею в лагере, я уже не мог смотреть на нее, как раньше. Что-то изменилось... Неужели и так начинается любовь? Но я не хочу такой любви! Тогда почему я не сплю? Почему перед глазами стоит она, освещенная солнцем, бронзовая от загара? Даже темно-бронзовая...
Над палаткой летает ночная птица, и крик ее протяжен. Он тревожит. Я вышел из палатки. Светила луна. Птица пролетела над головой так близко, что меня опахнула ветром. Но сколько я ни всматривался, не увидел ее. Она, наверное, сливается с серым небом, с темно-серым, обесцвеченным небом...
23 августа
Сегодня утонул Бацилла. Я ненавидел этого парня. Он был мне мерзок, но то, что произошло, — страшно. Страшно потому, что к нам заглянула смерть.
Было так: мы подъезжали к устью Меуна. Уже бо́льшая часть лодок стояла у берега. Не верилось, что путь окончен. И вдруг раздался отчаянный вопль: «Тону!»
Я еще не успел сообразить, откуда несется крик, как Мишка Пугачев, опередив Первакова (Костомаров оставил его Мозгалевскому, как надежного человека), вскочил в оморочку и, оттолкнувшись от берега, помчался на выручку.
— Бацилла, Бацилла тонет! — понеслись крики.
В этом месте Элгунь была не так чтобы и широка, но очень быстра. Высокие лиственницы стояли на противоположном, подмытом берегу. Он весь перепутан висячими корнями. Вода, то гладкая, с расходящимися кругами, то вся из острых гребешков, стремительно проносилась мимо меня. Уже ни Бациллы, ни Мишки не было видно. Только раз, один только раз, донеслось: «Спасите!» — и после этого полчаса, не меньше, стояла тишина.
Мы ставили палатки, разгружали лодки, но все это делали невнимательно. Смотрели на реку, тут же бросали начатое, ждали. И вот показался Мишка. Он с трудом греб двухлопастным веслом, подымаясь к нам.