Необходимо пребывать в некоем состоянии восприятия, то есть физического ослабления, чтобы слова могли коснуться нас, проникнуть внутрь и начать там своего рода карьеру.
Богоубийца — это самое лестное оскорбление, которое можно нанести человеку или народу.
Оргазм — это припадок; отчаяние — тоже. Первый длится мгновение, второй — всю жизнь.
У нее был профиль Клеопатры. Семь лет спустя — ей пристало бы просить милостыню на углу улицы. Это навсегда исцеляет вас от любого идолопоклонства, от всякого желания искать бездонность в глазах, в улыбке и во всем остальном.
Будем рассуждать здраво: никому не дано полностью освободиться ото всего. При отсутствии вселенского разочарования не может быть и вселенского познания.
Все, что не раздирает душу, — излишне, по крайней мере в музыке.
Если верить Ницше, Брамс был представителем «die Melancholie des Unvermogens» — грусти бессилия.
Эта мысль, высказанная философом накануне собственного крушения, навсегда затмила его блеск.
Ничего не совершить и умереть от переутомления.
У прохожих идиотские лица — и как мы до такого докатились? Можно ли представить подобное зрелище в древности, например в Афинах? Достаточно минутного прозрения среди всех этих проклятых, и все иллюзии рушатся.
Чем сильнее ненавидишь людей, тем более ты созрел для Бога, для диалога в одиночестве.
Огромная усталость по глубине своей подобна высшему наслаждению, за тем исключением, что, испытывая ее, вы опускаетесь на самое дно своего сознания.
Как явление распятого Христа разрезало историю надвое, так и эта ночь только что разрезала надвое мою жизнь…
Как только умолкает музыка, все начинает казаться ничтожным и бесполезным. Понятно, что можно ее ненавидеть, что есть соблазн уравнять ее совершенство с шарлатанством. Поэтому, любя ее слишком сильно, необходимо противостоять ей любой ценой. Никто не постиг ее опасности глубже, чем Толстой, ибо он знал, что она способна делать с ним все что угодно. Поэтому он почувствовал омерзение к музыке, боясь превратиться в ее игрушку.
Отказ — это единственный вид поступка, который не является унизительным.
Можно ли представить себе горожанина, который в душе не был бы убийцей?
Питать любовь лишь к мысли смутной — той, что не достигает слова, и к мысли мгновенной — той, что живет только в слове. Бред и вздор.
Молодой немец просит у меня франк. Я вступаю с ним в разговор и узнаю, что он поездил по миру, был в Индии, полюбил тамошних нищих и вообразил себя им подобным. Однако принадлежность к нации, склонной к дидактике, не проходит безнаказанно. Я смотрел, как он клянчит милостыню: он делал это так, будто изучал нищенство на курсах.