— Эл, я была не права. Ты не обязана помогать полиции.
— Дело не в этом. Я должна рассказать тебе почему. Ты должна знать.
— Вовсе нет.
— Должна. Или ты будешь снова и снова говорить об этом. Приноси пользу, Элисон. Приноси пользу обществу.
— Я не буду. Никогда больше не ткну тебя в это носом.
— Ткнешь. Ты из тех людей, Колетт, что не могут сдержаться. Я тебя не виню. Не критикую. Но ты все время тыкаешь, Колетт, да, не спорь, ты одна из самых великих тыкалок в мире. — Эл, хныча, расплелась и упала обратно на постель. — Где мой бренди?
— Ты уже достаточно выпила.
Элисон застонала.
— Ты не виновата, — великодушно добавила Колетт. — Надо было остановиться и пообедать. Или я могла принести тебе сэндвич. Кстати, я предлагала.
— Я не могу есть за работой. Карты откажутся говорить, если их испачкать.
— Ты это уже говорила.
— Никаких чизбургеров. Ни за что.
— Согласна. Гадость страшная.
— На шарах остаются отпечатки пальцев.
— А что поделаешь?
— Ты когда-нибудь напивалась, Кол?
— Нет, я вообще почти не пью.
— Что, никогда-никогда? Ты когда-нибудь, хоть раз ошибалась?
— Да. Но не в этом отношении.
Гнев Эл начал сдуваться. Ее тело тоже опало на гостиничную постель, словно теплый воздух утекал из воздушного шарика.
— Я хочу бренди, — тихо и кротко сказала она.
Эл вытянула ноги. Вдалеке, за подернутыми рябью контурами тела она увидела ступни. У нее на глазах они вывернулись наружу: суставы мертвеца.
— Иисусе, — сказала она и поморщилась.
Кузен Джона Джозефа вернулся и принялся шептать ей в уши: я не хотел, чтобы в больнице мне отрезали ноги, я б лучше умер прямо в поле, и пусть бы меня похоронили, лишь бы не жить без ног.
Она лежала и хныкала, глядя в темный потолок, пока Колетт не встала со вздохом.
— Ладно. Я принесу тебе выпить. Но лучше бы ты приняла аспирин и намазала ноги мятным лосьоном. — Она прогарцевала в ванную и взяла с полки над раковиной пластиковый стакан в полиэтиленовой упаковке. Проколола упаковку ногтями; как живая мембрана, она сопротивлялась, ее надо было содрать, и когда она потерла кончики пальцев друг о друга, чтобы сбросить пленку, и подняла стакан, в ноздри ей ударил спертый воздух, что-то уже бывшее в употреблении и не совсем чистое дохнуло на нее из стакана.
Она открыла бутылку бренди и налила на два пальца. Эл укуталась в одеяло. Из-под него торчали пухлые розовые ступни, отекшие и на вид горячие. Колетт шаловливо схватила Эл за большой палец и покачала его:
— Первый поросенок пошел на базар…
— Бога ради, мать твою! — заорала Элисон не своим голосом.
— И-и-и-звини! — пропела Колетт.