— Что треплешься?— буркнул Федя. Веселая болтовня вольного казака-искателя его, видно, раздражала.
— Треплешься... И скажет же! Я не треплюсь, я хочу разъяснить пацанам, кто мы с тобой такие и за кого нас надо принимать. Тайга велика, в ней кого угодно встретишь... А мы с тобой, Федя, как бы это сказать... Мы с тобой валюту даем государству, вот, пусть знают! — Дядя Коля прищелкнул языком. Он и говорил, как орешки грыз, и языком щелкал звонко, со смаком.
Мы с Димкой умяли остатки глухарки, выпили по кружке черносмородинного чаю и встали с бревна. Я взял котелок, сбегал к речке, вымыл и почистил его белым песочком.
Вот она, быстрая Китатка. Бурлит, пенится, перепрыгивая через каменистые пороги, подмывает берега, обнажая узловатые корни сосен и лиственниц. Речка-невеличка, а гляди ты, в ней золотишко водится, недаром здесь торчат эти казаки-искатели. Люди они уже немолодые и, видать, тертые жизнью. Такие за здорово живешь шататься по тайге не станут.
В душе у меня шевельнулось недоброе чувство к этим казакам-искателям. Война, все здоровые мужики идут на фронт, а они торчат здесь.
Когда я воротился, то услышал, как Федя внушал Димке:
— Идите бейте свои шишки, а утречком и обратно. Правду я говорю, Степаныч?
— Ну, это уж пусть пацаны сами решают. А вот нам с тобой, Федя, пора и за работу. Время идет, а мы с тобой здесь лясы точим...— Дядя Коля потопал ногами в сапогах, похлопал себя по карманам и, глядя на Димку, шепотом, точно по большому секрету, добавил: — Я, знаешь, парень, о чем шибко мечтаю? Я мечтаю найти такой самородок, чтобы взял и от земли не оторвал!
— А бывают такие?
— Должны быть,— опять шепотом, как говорят, когда доверяют тайну, ответил золотоискатель.
После мы узнали, что это была действительно заветная мечта дяди Коли. Впрочем, только ли одного дяди Коли? Каждый охотник носит в душе что-то свое, заветное. Один — самый крупный золотой самородок, другой — самую большую рыбу, третий — еще что-нибудь, но тоже непременно самое-самое... Видно, без такой мечты людям трудно жить на свете.
Они быстренько собрались и ушли. Мы с Димкой походили вокруг избушки, заглянули внутрь.
Избушка была как избушка. Окошко — ладонью можно прикрыть, у противоположной, глухой стены — печка, сложенная из камней, которых кругом навалом. Дальше — нары, лавка — все из аккуратно расколотых пополам и гладко обтесанных бревешек... На лосиных рогах, служивших вешалкой и одновременно украшением этого нехитрого жилья,— двустволка шестнадцатого калибра и патронташ с заряженными патронами.
— Здесь всю войну можно просидеть, никто не догадается,— сказал я, выходя на свежий воздух.