Но Викентий Павлович уже понял, что играть в кошки-мышки с этим юнцом не стоит — не тот клиент. Резко и холодно сказал:
— Документ этот не ваш. Быстро называйте свое имя, а также — где и у кого взяли паспорт!
Белобрысый хмыкнул. Он тоже разглядел уже своих собеседников. Ничего страшного. Один — его ровесник, второй постарше, в мундире, невысокий и плотный, круглолицый, глаза в щелочку, волосы русые, мягкие, рассыпаются… Добряк, судя по всему. А туда же, стращает!
— Чего выдумываете! — сказал, шагнув к следователю. — Я пострадавший, ограбленный, а вы вместо защиты вон чего — обвинять! Да я…
Закончить он не успел. Добродушный следователь улыбнулся — блеснули глаза и зубы. И слегка сжал ему руку у локтя. Лжезахарьев взвыл от боли, рванулся, но следователь не отпустил, а сказал прямо в его перекошенное лицо:
— Помещик Захарьев идет в розыске как убитый. Сейчас я посажу вас в коляску и повезу к его жене. И если она вас не опознает, пойдете на дознание как убийца.
Тут он наконец разжал пальцы, и белобрысый плюхнулся на постель, скрученный уже не болью, а ужасом:
— Какой убитый? — закричал он, выпучив глаза. — Какая жена? Пропади он, этот паспорт, и та старуха! Горбенко я, Герасим, из-под Воронежа…
* * *
Жил Гераська Горбенко всегда по присказке: «Бог не выдаст, свинья не съест!» А вот поди ж ты, выдал, похоже, Бог. Впрочем, когда один следователь сел рядом с ним на кровать, а другой, подтянув стул, напротив, испуг отпустил немного парня, и даже показалось ему — ну что тут страшного! Сейчас расскажет он все, как есть, повинится, и — что с него возьмешь! Самое плохое — вернут отцу. Грозен батя, да не убьет же сынка единственного.
Он и правда был поздним и одним ребенком отставного армейского капитана. Жили в своем имении под Воронежем, да только это одно название было, что «имение». Старый дом, давно без ремонта, концы с концами еле сводили. А уж гонору-то! Как кричал папаша: «Что! Шлюху в дворянский дом!» Это когда он жениться хотел на Лизетте — Лизке. Познакомил его с ней приятель Петр Охлопков. С Петькой Герасим учился в гимназии. Потом дороги их разошлись. Гераська два года дурака провалял в имении, пока отец не стал ругаться: «Думал, из тебя хозяин будет, а ты с земли только есть горазд, а не работать.» Выгнал из дому в город, хотя мать охала и рыдала. «Ищи, — сказал, — себе дело. Будешь работать — помогу». А он и рад был: что в деревне делать-то? Вот тут и встретил вновь Петра. Тот был вроде адвоката при одном богаче, и сам — при деньгах. Но гуляка!.. Пригрел бывшего однокашника, и стал Гераська у него с одной стороны как бы приятелем, а с другой — мальчиком на побегушках. Родителей больше года обманывал: то говорил, что при суде работает и, одновременно, учится, то при канцелярии губернатора чиновником, то в почтовые служащие рядился. Те радовались, денег, хотя и скудно, но давали. А он гулял на всю катушку! И в Лизеттиных сетях уже барахтался. Она была хористка из местного театра, голубоглазая пухленькая хохотушка, капризная и страстная. Он подозревал, что до него была она на попечении у Петьки, да они особо и не скрывали того. А ему-то что, коль нынче она с ним! Век бы так! Вот тут и надумал он — женюсь на ней. Но лишь сказал отцу, что хористка, у того — усы дыбом, из глаз — молнии!..