Он пошел по центральной кладбищенской аллее и очень скоро увидел то, что искал. Фамильных склепов тут, видно, не принято было устраивать, но могила со скорбным беломраморным ангелом была хороша и добротна, к тому же отлично ухожена. Мраморная скамья, прогретая солнцем, поманила, и Викентий присел, читая надпись, гласившую, что под сим камнем покоятся Степан Афанасьевич и Евпраксия Евграфовна Шабалины, потомственные дворяне княжеского рода… Рядом тихонько зашуршала трава, раздался тихий вздох. Неприметно подошла женщина средних лет, явно из простых: опрятный сарафан, платочек на голове, в руках корзинка и маленькая лопатка.
— Вы знали кого-то из моих господ? — спросила она приветливо и, вглядевшись в Петрусенко, улыбнулась, покачав головой. — Нет, вы молодой, Степана Афанасьевича знать не могли. Значит, барыню?
— Только понаслышке, — ответил Викентий. — Знатные были люди, достойные.
Женщина поставила корзину и лопатой стала подкапывать цветочные грядки вокруг мраморного надгробья.
— Правильно вы говорите, — сказала она, — хоть и не знали покойных. Хорошие люди. Мы вот, дворовые, кто городской дом присматривает, приходим сюда по очереди, могилу убираем. Сергей Степанович, — барин наш, — хоть редко приезжает, доволен остается.
— Дворовые? — Удивился Петрусенко. — Вольноотпущенные, вы хотели сказать?
— Оно так называется, — охотно согласилась женщина, — да только все, кто служил издавна у господ Шабалиных, в доме, да при дворе, да в службах, — все остались у них. Мало кто ушел на вольную.
— Что, так хорошо жилось у князей?
— Так ведь и крыша, и еда, и забота о нас — все было. А коль уйти, так кто знает, где пристанище найдешь, к каким людям попадешь. А работать-то везде надо. Вот и выходит, что лучше там, где привычно.
Она выпрямилась, обтерла лоб тыльной стороной ладони. Викентий подвинулся:
— Присядьте, — предложил. — Чудно здесь, покой. Поговорить приятно.
Женщина улыбнулась застенчиво, присела на край. Викентий, почти бессознательно, повернул разговор в нужное ему русло:
— Но барыня ваша, говорят, сурова была?
— Строга, верно, но напрасной обиды мы от нее не знали. Степан Афанасьевич, и то сказать, вовсе был добродушный, ласковый человек. Да он помер рано, так мы все с барыней. А она Бога любила и по божьим заповедям жила. У них-то, у Шабалиных, все ребятишки в деревнях да дворовые грамотные были: она учителей и доктора выписывала, школу и лекарский дом содержала. А как верный слуга состарится, так пансион ему клала.
— Вот вы говорите: по божьим законам жила. А разве гордыня — не грех?