— Расскажите, сделайте милость, — попросил Петрусенко. — Я ведь только догадываюсь.
Впрочем, к его догадке Захарьев прибавил немного. Когда Василий впервые увидал Лиду, он только оставил уланский полк, выйдя в отставку, и вновь, спустя несколько лет, появился в городе, в карзуновском окружении. Что ни говори, а это была часть его жизни, и временами так сильно тянуло вернуться в то свое обличье. Лида его поразила. Но к тому времени не было на свете обеих матерей, а отец сильно сдал, болел. Василий готовился принять дела. Да, еще была Ксения.
С девушками — и той, и другой, — он держался тепло, но сдержанно. Однако скоро заметил, что и Ксения, и Лида его любят. А у него сердце болело, разрывалось. И все же… Лида! Она нуждалась в защите. Карзун ходил вокруг нее, сужая круги. К тому же, испытывал Василий и комплекс отцовской вины: ведь не женился же отец на его родной матери! Значит, должен он искупить грех, избрать девушку, подобную Глафире…
И вдруг Карзун попадает в тюрьму. К своему удивлению, Василий испытал чувство сродни освобождению от груза. Лиде теперь ничего не угрожает. Так, может, не стоит торопиться? Он решил проверить свои чувства — и Зубров исчез. Дальнейшее уважаемому господину Петрусенко известно. Умер Артемий Петрович, перед смертью просил Василия жениться на Ксении, не повторять его ошибки. Тяжкая судьба была у отца, не хотел он ее подобия для сына. А ведь про Лиду не знал ничего, да сердце отцовское чуткое…
Посидели, помолчали немного. И спросил Викентий Павлович:
— А что, Василий Артемьевич, Иван Гонтарь узнал вас как Зуброва или как Захарьева?
— Как Зуброва, конечно. Захарьева он не знал. Может, видел мельком мальчиком еще, сам будучи мальцом. С деревенскими я ведь не общался, а как подрос, то и в имении бывал не часто. А потом — служба… Да и сам Иван подался на заработки годов семнадцати. Я знать не знал, что он из моей деревни. В городе встречались иногда в карзуновских компаниях, да откровенных разговоров не вели. Впрочем, парень он неплохой был, совесть берег. Я знаю, что он над собой сделал — сам мне сказал.
— Как дело было?
Захарьев поднялся на ноги, попросил:
— Выйдем, на крыльцо, Викентий Павлович, курить хочется.
Улица была пустынна. Верховых полицейских Петрусенко отпустил уже давно, наказав сказать, что он задерживается здесь в гостях. Светало. Вслед за хозяином он раскурил свою трубочку.
— Быстро пролетело время за нашим разговором, — сказал Захарьев. — Благодарен вам: я словно жизнь свою пересмотрел, передумал… А с Гонтарем так, значит, встреча состоялась…