— Перестаньте! Перестаньте!..
И тут же кто-то пронзительно крикнул:
— Атас!..
Костя услышал топот ног. На одно мгновение перестал понимать, где он и что с ним, потом почувствовал спиной влажность ствола липы.
— Хулиганье проклятое! Шпана!..
Перед Костей стояла пожилая женщина, протягивала ему сумку с учебниками и скрипку.
— Сынок, может, тебя домой отвести?
— Нет, нет! — поспешно сказал Костя.— Я сам. Спасибо.
Он в странном розоватом тумане побрел к своему подъезду, и все, что сейчас с ним произошло, казалось ему невозможным, нереальным, будто было не с ним. И вообще не могло быть.
Но тут его пронзила мысль: «Она видела, как меня били! Каким я был жалким!»
Сами собой сжались кулаки, ярость наполнила все его существо: «Я отомщу, отомщу! Лена, я отомщу...»
Он зачем-то остановился у щита для объявлений и внимательно, медленно перечитал: «28 мая в красном уголке состоится товарищеский суд над гражданкой Савохиной О. П., которая недостойным поведением...»
Внизу фломастером было приписано: «Бедное, бедное Эфирное Создание!» — и нарисована потешная рожа, видно, это создание изображающая.
И приписка и рожа показались вдруг Косте невероятно смешными, и он засмеялся. Смех острой, обжигающей болью отозвался в голове и во всем теле. Но остановиться Костя не мог — так и вошел в подъезд, прыская судорожным смехом.
Явление Дон Кихота
Родители Кости, Лариса Петровна и Виталий Захарович, сидели перед телевизором и оба делали вид, что смотрят документальный фильм о событиях в Африке. Было пять минут девятого. Костя задерживался на четверть часа. Любовь к Лене, все, что с ним происходит, Костя хранил в тайне от отца и матери. Лишь своим друзьям, Эдику и Кириллу, поведал он о Лене и теперь раскаивался в этом: его не поняли. Ирония, шуточки. «Вы, сэр, из девятнадцатого века,— сказал Кирилл.— В наше бурное время отношения полов просты, как мычание».
Но родители догадывались. Они с тревогой наблюдали заметную перемену в сыне за последние месяцы: Костя стал нервным, легко ранимым, вспыльчивым и неожиданно, непривычно чутким; на Восьмое марта принес матери большой букет мимозы, сказав: «Мамочка, ты у нас с папой самая замечательная женщина»,— и Лариса Петровна расплакалась; стол его был завален томиками стихов, родители слышали, как он ночами ходит по своей комнате.
— В его жизни,— сказал как-то Виталий Захарович,— произошло нечто огромное.
— Что именно? — спросила Лариса Петровна.
— Я думаю, он полюбил.
— Боже мой! Какая любовь? В пятнадцать лет!
— В шестнадцать,— поправил Виталий Захарович.