Участковый, словно прочищая горло, откашлялся:
— И еще возникает расхождение в предыдущих твоих словах. Ты утверждал, будто шестерня была привязана к ногам утопленника, поднятого у Ерошкиной плотины, моряцким ремнем. Так или не так?..
— Именно так, — подтвердил Хлудневский.
— А Федор Половников, первым обнаруживший труп, никакого ремня не видел.
— Как же это?.. — растерялся дед Лукьян.
— Да вот так получается…
И опять старик задумался, опять хлопнул себя по колену:
— Нет, Михаил! Тут Федя не прав! Голову даю на отсечение, ремень был!
— Куда же он сплыл?
— А вот куда! — словно обрадовался дед Лукьян. — Оперуполномоченный Николай Тропынин тихонько тот ремень отвязал и в брезентовую сумку спрятал. Я, помнится, намекнул, дескать, ремешок-то жарковский, а он ответил, мол, в наших интересах — помалкивать об этом.
— Что значит «в наших интересах»?
— Спроси его что. Наверно, так надо было.
Кротов переглянулся с Бирюковым. Антон, не выказывая озабоченности, спросил Хлудневского:
— После этого вы с Тропыниным часто виделись?
— Чуть не каждый месяц приезжал Николай по делам, то в Березовку, то в Серебровку. Он в нашем районе долго оперуполномоченным служил. Сначала в ОГПУ, потом в НКВД, когда их переименовали.
— О ремне разговор заводил?
— Никогда.
— Не из-за того ли, что ты помалкивал, Тропынин в тридцать седьмом году защитил тебя? — быстро вставил вопрос участковый.
— Ох, и въедливый же ты, Кротов! — не на шутку обиделся Хлудневский. — Да будет тебе известно…
— Не вскипай, Лукьян, не вскипай.
— Как это не вскипай! Я вижу, куда ты клонишь! Да разве одного меня Николай от клеветы очистил?! Он и других земляков, невиновных во вредительстве, защищал.
Чтобы успокоить Хлудневского, Бирюков тактично переменил тему разговора. Интуицией Антон чувствовал, что между исчезновением Жаркова, утопленником с шестерней на ногах и «начальником милиции» в Томске есть какая-то ниточка. Но какая?.. Поскольку утопленник походил на раскулаченного Илью Хоботишкина, Бирюков попросил деда Лукьяна рассказать о дореволюционном винопольщике. «Дореволюционного» Хоботишкина Хлудневский помнил смутно, но, по его мнению, Илья при старом режиме сколотил изрядное богатство.
— У Ильи Тимофеевича было два сына. Старшего Емельяном звали. Прыщеватый, весь в отца, замухрышка. А младший — Дмитрий, мой ровесник, ростом и лицом в мать удался. Красивый гонористый хвастун. Постоянно стремился какую-нибудь пакость девчатам сотворить. То майских жуков на вечеринке под сарафаны им запустит, то нюхательного табака осьмушку тайком рассыпет. Девчата на вытоптанном пятачке ногами пыль взобьют, и до того их чох от табачной пыли одолеет, что не до частушек уже, а, значит, все веселье пропадает. Надоело ребятам такое безобразие терпеть и решили они проучить Дмитрока. Это мы меж собой Дмитрия так называли. Нашли весной змеиный выползок — когда змея шкуру меняет, остается от нее такая штуковина, точь в точь похожая на змею, только без внутренностей. И, значит, кинули тот выползок на пакостника. Дмитрок, посчитав, что змея настоящая, так испугался, что паралич его разбил. Вся левая половина тела отнялась. Винтом изгибаясь, стал ходить, когда оклемался от болезни. Так вот, этот самый Дмитрок лично мне хвастался: «У моего тятьки целый пуд золота — на безмене взвешивали».