— Паня остался в школе, — сердито прервал ее священник. — Лена, ты на исповедь пришла.
— Простите, отец Пантелеймон, изменяю я ему, потому что, мне кажется, ему это надо — на ревности любовь наша цветет.
— Неправильно все у вас — на уважении любовь должна стоять, на верности, а не на похоти да на побоях. Еще вертеп этот ночной в городе открыли — слабых духом прельщаете. Не откупит Сашка душу, сколько раз ему говорил — толку с того, что на монастырь деньги дает, — нет, если скотство вокруг развел, тебя мучает. Ты вон загубить себя готова из-за него, а ему лишь бы зенки залить — другой тебе муж нужен.
— Другой? Это кто ж? — Лена посмотрела в упор на отца Пантелеймона и голосом, в котором была слышна досада, добавила: — Кто меня такую после Павлова возьмет? Развратную, избалованную, с душой раздрызганной. Ты меня замуж возьмешь, святой отец?
— Не то, не то ты говоришь, Лена. Я тебя замуж шесть лет назад звал. Ты сюда-то каяться или задираться пришла?
— Ой, каяться, прости меня, господи. — Лена перекрестилась. — Ведь мало того, что мужу любимому изменяю, так еще и в мальчишку влюбилась. Так влюбилась, готова любую курву, что к нему подойдет, в куски порвать.
— Ты зачем ругаешься, греховодница? — Священник сурово посмотрел на нее исподлобья.
— Простите меня, святой отец, замучила я Женьку, грех это, ведь не нужен он мне, так — игрушка, а я ему жизнь переломала, и не только ему. К Ритке Ким ревновала Женечку — так прям убить ее была готова, а она — раз и исчезла.
— Ну тут ты явно свое участие преувеличиваешь. Но грех, даже если просто смерти кому желала, грехом так и останется.
— Да знаю я, вот и мучаюсь. К Катьке ревновала — лютой ненавистью к этой бабочке ночной прониклась. А ведь она мне сестрой оказалась. Женьку дурака запугала — он ее от ребенка заставил избавиться. Да и где она вообще, эта Катя? А я-то и радовалась, дура, загубила ребеночка. Страшно мне, мучаюсь теперь — нет мне прощения.
— Всем прощение есть, даже таким, как ты, может быть. Все похоть твоя да гордыня. Ишь натура какая любвеобильная. Молись и кайся.
— Пантелеймон. А ты никак заревновал, ишь зарделся, как девушка.
— Опять ёрничаешь. — Священник смерил Лену тяжелым взглядом и сердито добавил: — Если б не дите в пузе у тебя, выгнал бы сейчас взашей за такие слова.
— Сам же сказал — натура у меня любвеобильная, а натура-то от Бога. А Бог-то сам есть любовь.
— Ишь разговоры бесовские пошли. Любовь, а не похоть. Различать их надо, иначе бед не оберешься. Сдается мне, что ты оправдываться пришла, а не каяться. Нет твоим грехам, Лена, оправдания, а прощение отмолить надо да заслужить поведением праведным.