Так что грязи никакой не было. Жалел я ее, и все. А ты, Григорий, мне всегда странным казался, вроде как два разных человека в тебе, и оба плохие: один слабый и жалкий, второй злой и мстительный. И обоих ты все время прятал за словами правильными да за шутками-прибаутками. Благородный твой талант вроде бы должен был окупать твои мерзкие душевные качества, ведь немало людей ты спас, за что спасибо. Только вот дорогая цена за твои заслуги: три, как минимум, души загубленные. Синяя борода твоя прорастет, как не брейся. От себя в монастыре ты не спрячешься, память не обманешь. Ох, молиться-каяться тебе теперь, не переставая. И я за тебя помолюсь. Только вряд ли отмолить получится.
Ким ты задушил то ли в блуде страшном, то ли от ревности сгорая, сам толком объяснить не мог. Ко мне прибежал, знал, что я не сдам. Надо было тебя в Москву отправлять, в клоаке вашей тебе самое место. А я — дурак, к Амвросию тебя послал, еще радовался, как ты работаешь да за Катей ходишь. Думал, спасешь душу свою, где там!..
Три бабы тебя по жизни из болота уныния вытаскивали, от демонов твоих спасали. Всех трех ты погубил. Очень себя любишь, гонор столичный покоя не дает. Тайны исповеди я храню, это точно. Но ведь есть еще беседы задушевные. Так что я все знал, знал и молчал, пытался жизни ваши выправить. Не пойму, кого ты хочешь обмануть: меня, себя или Господа? Если ты и страх и стыд вместе с памятью потерял, напомню, как все было. Только Катя родила, ты ей сразу предложение сделал. Жениться хотел и в Москву их с дочкой забрать, однако отказала тебе Катя. Мол, благодарна за все, но видит в тебе лишь друга. Любит Женю и надеется наставить его на путь истинный, в церковь привести, потому что он душой хороший, только потерянный. О как же ты оскорбился, как же тебя от обиды расперло, как гордыню твою задели!
Ушел, дверью хлопнул. Попил недельку, пожалел себя и решил Кате с Женей отомстить. Только твой извращенный ум больного человека мог до таких гадостных хитросплетений додуматься. Всех нас грехом своим повязал. Лену, бедную, на смертном страхе поймал — сказал, что точно при родах помрет, и предложил сердце сестры пересадить. Думаю, что за большие деньги, — долю небось от наследства просил, уехать хотел подальше от «проклятого» Коламска. Потом испугался, сам не зная чего, — Павлову дряни какой-то понаписал. Писать-то ты, как я убедился, прегаденько умеешь. Не учел ты, однако, одного — Лениного характера да темперамента. Все в тот страшный день сошлось. Ты Лене сказал, что рожать ей сегодня, чтоб Жене отомстила, вдруг потом не случится, да сразу бегом в больницу, а ты донора тем временем подготовишь. Знал, что этим вечером все в больнице пьяные будут, не помешают. На 18.00 у вас «время че» было назначено. Все рассчитал, кроме одного. Лена-то после оскопления Жениного ко мне прибежала — плакать-каяться. Все-то мне и повыложила. Не поверил я ей — решил, что рехнулась на почве беременности. Позвонил в больницу, тебя нет.