Даже в самой Москве бояре изо всех сил отстаивали свою независимость от властей. Отстаивали, опять же называя вещи своими именами, не тягловый, а европейский вариант феодализма. С неотъемлемыми правами хотя бы верхушки феодалов, ограниченными правами монарха, с коллективным принятием важнейших решений… Складывалось явление, которое до начала XVIII века будут называть «страшным» словом «боярская оппозиция». И в историографии Российской империи, и в историографии СССР явление это будут отчаянно ругать. Бояре ведь, страшно подумать, никак не хотели быть «холопями государевыми». Все дурака валяли, все требовали каких-то прав, каких-то гарантий.
Действительно, с крестьянством было сравнительно просто, дворяне служили, вставая на задние лапки за пайку… я хотел сказать, за поместья. Горожанина счастье московских князей, в их стране не водилось. А вот бояре еще огрызались.
Где-то под боком мозолил глаза еще и пережиток Древней Руси, Новгород, будь он неладен. Он подавал ужаснейший пример неповиновения властям и даже ненужности самой княжеской власти[53].
К западу от Вязьмы, стоило пересечь литовскую границу, как «холоп государев» становился опять человеком, и более того — шляхтичем, имевшим право посылать посольства к иностранным дворам, обладателем права конфедерации и рокоша. Вонючий купец, которому писаться «с вичем» — то есть по имени-отчеству — излишняя честь, сукиному сыну; Ванька Иванов какой-нибудь становился почтенным негоциантом, членом громады, а то и самого магистрата. И даже уж совсем вонючий, придавленный к земле мужичонка, только перебравшись за границу, становился «вдруг» не тварью дрожащей, но тем, кто хоть какие-то права имеет. Это обстоятельство тоже оказывало свое растлевающее воздействие на все классы и сословия.
Очень часто раздаются утверждения, что в Московской Руси XVI века были только две силы: общинные, догосударственные структуры и деспотическая власть царя. Как только ослабевала власть царя, центральная власть в целом, общины утрачивали связи между собой, начинали пренебрегать целями и целостностью страны. Государство распадалось, приходилось вновь закручивать гайки…
Осмелюсь утверждать — была еще и третья сила, и называлась она «европейский путь развития». И в новгородском, и в литовском варианте.
«Правительницей» при малолетнем Великом князе стала его мать, Елена Васильевна Глинская — жестокая, властная женщина, которой власть нужна была не для сына. За Глинской, по общему мнению, стоял ее любовник, князь Иван Федорович Телепнев-Оболенский. Ну и, конечно же, феодальный клан князей Глинских.