— Нет, мам, не поздно. Еще и половины девятого не было.
— У, так рано? А что ж я так рано-то вернулась? Ты не знаешь? Я не говорила?
Вадим лишь диву давался. Придуривается? Но так естественно. И вообще — вранье не в мамином характере. Или на самом деле забыла? Забыла, как им было здорово вдвоем? Им, конечно, всегда здорово, когда нет отца, но вчера был особенный день. Совсем-совсем особенный. А она делает вид, будто все забыла.
— А ты что, ничего не помнишь? — спросил осторожно.
Мама неловко усмехнулась:
— Не помню, сынок. Как выпью немножко — все на свете забываю. Потому папа и не разрешает пить. Злится. Я хоть не слишком пьяная пришла? Не помню даже, много ли выпила. Я ведь ничего дурного не делала, правда, сыночек?
Она действительно ничего не помнит!
Не помнит!!!
Как ей рассказать о том, чем они занимались?
Он-то думал, что мама хотела сделать ему приятное — они ведь всегда делают друг другу приятное. Просто вчера она показала ему кое-что новенькое. То, что должны знать только взрослые. Потому что Вадим и есть взрослый.
Как объяснить, что ничего страшного не произошло? Она же любит сына, и он ее любит — значит, ничего позорного и постыдного не произошло. Просто мама делала ему приятно, очень приятно. Что тут страшного?
И он пытался сделать ей приятно. Пытался. Но у него ничего не получилось: не успевал толком прикоснуться к обожаемой мамочке, как 'краник' испускал дух и повисал безвольным сморчком.
Разве мог Вадик рассказать об этом маме? Чтобы было стыдно и ей, и ему самому?
Он-то стыдился бы лишь того, что не смог толком отблагодарить маму, что такой еще неловкий и неумелый. Но она?! Она ведь придет в ужас не от его неловкости, а от того, что смогла позволить себе запретные отношения с сыном.
Глупости! Кто сказал, что такие отношения между матерью и сыном непозволительны? Мама — самое чистое и светлое, что может быть в жизни сына. И эти отношения… Вадим знал, что они называются сексом, но даже про себя не отваживался употребить это слово. Эти отношения потому и зовутся мерзким словом 'секс', что изначально построены на запретной близости двух чужих людей. Чужой человек не может вторгаться в чужого! Это — грязь и мерзость.
А между матерью и сыном разве могут быть какие-то запреты?
Что постыдного произошло вчера? Разве Вадик раньше не принадлежал маме весь, до мизинчика ноги? Разве раньше она не целовала его везде? Он ведь весь — ее и только ее! И мама — его! Вся-вся — вчера между ними не осталось ни малейшей преграды.
Но это знает Вадим. Это он понимает: то, что произошло вчера, было истинной красотой. Почти истинной — к безмерному своему стыду, он не смог отблагодарить маму так, как она того заслуживала. Все-таки он еще не полноценный мужчина, а юноша, ставший лишь на первую ступеньку в мужской иерархии. Но он исправится, непременно исправится! Только бы мамочка дала ему второй шанс — тогда он не сплохует.