Ирина шла, не выбирая дороги и направления, не зная конечного пункта маршрута, не ведая цели. Вернее, цель у нее была. Умереть.
Это единственное, чего ей сейчас хотелось. Она не собиралась кончать жизнь самоубийством. Не из страха. Вернее, страх был. Но боялась она не боли и осуждения, а того, что там, где она окажется после самоубийства, уже никогда не сможет встретиться с Сергеем и объяснить ему ложь и нелепость обвинений в измене.
Сережка, родненький, как ты мог поверить? Разве нужен ей тот мальчишка? Он никогда ей не нравился, скорее наоборот — был ужасно неприятен. Как получилось, что на фотографии они так близко? Почему она буквально пожирает его глазами, готовая сию минуту броситься в его постель? Ведь этого не было!
Не было. Не было… Ничего не было…
Все кончено. Сергей никогда не простит. Не поверит, что ничего не было. Не поверит, что всю жизнь она любила только его, и никто другой ей никогда не был нужен. Что на самом деле влюблена в Черкасова не она, а Лариска. Что отомстила, подлая, как раз за то, что на нее саму Черкасов не клюнул, а давно заглядывался на Ирину. А на Лариску никто никогда не заглядывался, вот она и бесится.
Трегубович — дрянь, но у нее есть доказательство Ириной неверности. Фотография. А у Ирины никаких доказательств нет. Ни доказательства своей верности, ни доказательства Ларискиного предательства. Пусто.
Все кончено… Ее никогда не простит Сергей. Ее никогда не простит Маришка. Ее никогда не простит мама. Мама могла бы понять, но… Она слишком уважает Сергея, чтобы простить дочери подлость, которой та не совершала.
Они никогда не простят ее за то, чего она не делала. И доказать, что она ничего предосудительного не сделала, невозможно.
Нет, мама, наверное, простит со временем — на то она и мать. Но осуждать будет до последнего вздоха. Это бы полбеды, с этим можно было бы жить дальше.
Но ее никогда не простят Сергей с Маришкой. Это беда. С этим жить нельзя. Когда любимые муж и дочь считают тебя предательницей и изменницей — с этим жить нельзя.
Ирина шла и шла, твердя про себя:
— С этим жить нельзя…
Она не просто так повторяла эти слова. Она кликала на себя гнев Божий, кару небесную. Ей нельзя больше жить, все кончено. Так почему она еще жива? Ведь ночь, пустынно и страшно, она одна посреди враждебного города, в шикарной шубе, с бриллиантами в ушах и на пальцах.
Где вы, разбойники-грабители, убийцы-потрошители? Куда попрятались в самую важную ночь в году? Вот же я — берите, режьте, стреляйте, забирайте бриллианты, снимайте меха с моего хладного трупа! А самое главное — заберите мою жизнь, мою никчемную, никому не нужную жизнь!