Много времени утекло, пока Дрибница понял, что это — не игра в неподкупность. Злился, иногда даже начал повышать голос на Таню. В ответ она снова замыкалась в себе, опять переставала говорить с ним. И конечная цель только все больше отдалялась. И, когда уже кончалось терпение, не было больше сил терпеть, воздерживаться каждую ночь, дурея от Таниной близости, но не имея возможности даже погладить ее руку, не говоря уж о большем, а о том, чтобы пойти "на сторону" не могло быть и речи, ведь Вова был просто маниакально брезглив к чужим женщинам, он нашел, наконец, выход. Вернее, нашел он его много раньше, но не слишком он Дрибнице понравился. Но делать нечего, да и, чего уж там, он действительно сам во всем виноват, и права Таня, тысячу раз права…
— Танюша, подпиши эти бумаги, — Дрибница протянул жене несколько листов.
— Что это? — равнодушно спросила Таня.
— Это мой подарок, станция техобслуживания.
— Спасибо, не надо.
— Девочка моя, перестань капризничать. Пожалуйста, подпиши бумаги. Станция переходит в твое полное распоряжение. Теперь ты — бизнесвумен, теперь мы будем ровней, — и Володя нежно чмокнул Таню в щеку.
Таня слегка отстранилась:
— Я не просила тебя о таком подарке.
— Я знаю, детка, ты ни о чем не просила. Я сам решил подарить тебе часть моей собственности.
— Я не умею распоряжаться станциями техобслуживания. Я ничего в этом не понимаю.
— Ничего, Танюша, разберешься. Ты ведь у нас дипломированный экономист, или ты уже забыла об этом? К тому же, я всегда буду рядом, все подскажу, все покажу. Если хочешь, ты можешь только владеть станцией, а управлять ею буду я.
— Я вообще ничего не хочу. Мне не нужны твои подачки. И не пытайся меня купить…
Долго еще Дрибнице пришлось ее уговаривать подписать бумаги, принять в дар станцию техобслуживания. Нехотя, со скрипом, словно только из уважения к мужу, Таня подписала бумаги. И ночью, покочевряжившись немножко для проформы, Таня уступила его домоганиям. Вова был на седьмом небе от счастья! Правда, Таня все еще была холодна, и близость не принесла прежней радости, но она простила, простила его!
Казалось бы, Таня добилась того, чего хотела. Вернее, еще не совсем добилась, а лишь подтолкнула Дрибницу в нужном направлении. Но радости она не испытывала. Она вообще уже давно не испытывала никаких чувств. Ни к кому. Не было больше в душе ни любви, не ненависти. Душа требовала мести. И только местью было насыщено ее сознание. Только месть управляла ныне всеми ее мыслями и поступками.
На несколько ночей открыла для Дрибницы допуск к телу. Он наслаждался ею, как ребенок, стонал и плакал от восторга, любил, ласкал ее дни и ночи напролет, наверстывая упущенное за год. К его чести будь сказано, не только удовлетворял свои животные инстинкты, но и старательно пытался удовлетворить Таню, доставить ей максимальное удовольствие. Ласкал так, как никогда еще не ласкал, хотя давно уже добился весьма существенных успехов в этой области, навсегда перестав быть неопытным, неотесанным мужланом. Однако его старания оказались напрасны: после перенесенного шока Танино тело перестало чувствовать. Таня совершенно не ощущала его прикосновений и поцелуев, нежных пощекатываний языком в эрогенных зонах. Даже самые ее чувствительные точки на шее и спине молчали, не отзывались больше мелкой дрожью на легкие прикосновения его пальцев. Тело молчало. Таня любезно позволяла Дрибнице ласкать себя, послушно подставляя для поцелуя шею, грудь, живот, услужливо раздвигала ноги, впуская мужа в святая святых. Но не закрывались больше от возбуждения ее глаза, не срывались с медовых уст сладострастные стоны. Не получала больше Таня радости от секса. Впрочем, неприятных ощущений она тоже не испытывала. "Пилите, Шура, пилите", Таня в это время была далеко. "Пилите, Шура, вы мне не мешаете".