Самарин вернулся из столовой к Ивану Николаевичу.
— Ну что пишет мама?
— Спасибо вам, — тихо произнес Самарин.
И больше Иван Николаевич ни о чем не спрашивал. Сказал только:
— Давай приступим к делу. Что ты знаешь о Латвии?
Вот тебе и раз — о Латвии!
— Ну, присоединилась она к нам... в позапрошлом году, — начал Самарин и замолчал.
— Маловато, маловато, — улыбнулся Иван Николаевич и подвинул по столу к Самарину толстенную папку: — Здесь отчеты и разные документы нашего посольства в Латвии о событиях перед сороковым гидом, о перевороте, о присоединении и о первом советском годе Латвии вплоть до начала войны. Это тебе надо внимательнейшим образом прочитать, и на сегодня, пожалуй, хватит. Иди в свою комнату и читай. Если что непонятно, делай заметки — разберемся вместе.
В комнате была раскладушка, стол, два стула и платяной шкаф. На столе — телефон, но не городской. На нем была наклеена бумажка: «Только для внутренней связи». Из окна виден заснеженный тесный двор, зажатый стенами домов. Небо — только вверху, над крышами, и сегодня оно блекло-голубое, морозное.
Виталии, по привычке с детства, снял ботинки и сел к столу. Всегда, когда садился за уроки, снимал ботинки — это чтобы не хотелось удрать на улицу. Когда снял сейчас — смешно стало. Но все-таки снял и отодвинул их ногой в сторону.
И развернул папку...
Нет, дня и половины ночи ему не хватило. Когда он утром сказал об этом Ивану Николаевичу, тот вытащил из стола какой-то разграфленный лист и сделал в нем пометку:
— Нехорошо, с первого же дня не выдерживаем график. Но то, что прочитал, усвоил?
— Вроде да.
— Это не ответ.
— Усвоил, но есть вопросы.
— Какие?
— Например, насчет их президента. Фашист, диктатор и все такое — и вместе с тем популярен в народе. Как это так может быть?
Иван Николаевич и бровью не повел, ответил:
— В буржуазном государстве популярность политических лидеров делается очень искусно. А простому человеку разобраться в демагогии не всегда по силам. Но мы к этому еще вернемся. Что еще?
— Буржуев и прочих врагов народа оттуда выслали еще перед войной, а кто же тогда из окон и чердаков стрелял по нашим, когда война началась?
— Это, Виталий, для тебя коренной и самый важный вопрос, и ты все время о нем думай. — Иван Николаевич почему-то вздохнул и продолжал: — Я в Латвии был дважды: сразу после переворота и потом, как раз когда выселяли эту самую публику. В первый раз я восторгался, наблюдая Ригу, ликующую по случаю свержения фашистской диктатуры. А во второй раз уехал оттуда с камнем на душе. Скажу тебе об этом честно, ты знать это просто обязан. Так вот, насчет выселения из Латвии перед войной всяких враждебных Советской власти элементов... — Он надолго замолчал. — Не нам с тобой сейчас разбираться, как это было сделано, но необходимость операции была бесспорной. В сороковом году стало совершенно ясно, что войны не миновать и она близка. Был ясен и противник — фашистская Германия. Военно-политические замыслы Гитлера были открыто объявлены им в его разбойничьей книге «Моя борьба» — поход на Восток. Это означало, что Прибалтика станет первым плацдармом войны, к началу сорок первого года гитлеровцы уже вели активную разведку этого плацдарма. Они, конечно, рассчитывали на то, что здесь только что произошел коренной слом всех десятилетиями утверждавшихся укладов жизни и что советская жизнь еще не могла укорениться прочно, и у нее есть немало противников из тех, кто сытно кормился при прежней власти. Буржуазия и ее наемники никогда еще мирно не уступали свое место под солнцем. Гитлеровцы не могли не рассчитывать на их поддержку, и нужно было сделать все, что можно, чтобы этот их расчет полностью не оправдался. В глубь страны были переселены капиталисты, крупные торгаши, кулаки, представители военной верхушки, буржуазные политики. Но переселение срезало как бы вершину пирамиды буржуазного строя, а нижняя, широкая часть пирамиды осталась нетронутой. Это и чиновничество, которое верно служило тому строю и имело за это хорошо обеспеченную жизнь, и среднее офицерство, и мелкая буржуазия — всякие лавочники, лабазники, спекулянты, которые знали о нас только то, будто мы все конфискуем. Тебе все понятно?