Смог бы я это? Самарин не спешит ответить. На собрании, на митинге он ответил бы сразу: смог. А наедине с собой он сразу так ответить не может. Сначала он должен вместе с Гастелло пережить все, начиная с самого главного момента, когда он отбрасывает все мысли и остается с одной — направить свой горящий самолет в колонну гитлеровских танков. Еще секунду назад можно было отвернуть в сторону от шоссе, там недалеко лес, и там можно прыгнуть, но та секунда уже позади, и остались только эти — на пикирование в центр колонны вражеских танков. Впрочем, сколько тут могло быть секунд? Допустим, пять. Громадное время — раз, два, три... а земля все ближе. И с ней — смерть. Есть еще возможность вспомнить близких. Нет, не надо. Когда само сердце нацелено на врагов — не надо. Думать только, как бы не ударить мимо! Точнее, точнее. У Самарина зубы сжаты до боли в висках и холод ветром по спине. Удар! И он незаметно для себя вслух хрипло произносит:
— Смог бы... смог.
Но получается, будто он заклинает себя смочь, а не делает это от пылающего сердца — наотмашь, торжествующим криком.
Эти его нелегкие, иногда мучительные размышления о смерти что-то стали ему досаждать довольно часто. Он сказал об этом Ивану Николаевичу. Ему он говорил все, да тот и сам просил его об этом.
Иван Николаевич внимательно посмотрел на него и сказал строго:
— Об этом старайся без особой нужды не думать! Лучше делать все, чтобы смерти избежать.
И он рассказал еще одну свою историю...
Рассказ Ивана Николаевича Урванцева
— После той работы во Франции я был переброшен в Польшу. Из Франции я вышел чистым как ангел, так что мою легенду только самую малость подправили, введя в нее убедительную мотивировку переезда из Парижа в Варшаву.
Продал я свою парижскую лавочку, не продешевил, между прочим, и в Варшаве эти деньги, вложил — не удивляйся — в кинотеатр. Вместе с одним польским коммерсантом мы купили кинотеатр. Не бог весть что, но все же киношка. Не в центре и не люкс, но публика идет, и очень эта точка удобна для моего дела. Киномеханик крутит картину, кассир продает билеты, мой компаньон взял на себя все заботы по добыче кинофильмов. Большие деньги мы не загребали, но на свою долю я мог жить безбедно, снимать хорошую квартиру и с утра до вечера сидеть в кофейне и через окно смотреть на улицу, ожидая, пока ко мне привыкнет Варшава. А потом начал работать. Что я там делал — рассказ длинный, да и вспоминать не хочется. Пошло у меня там неудачно.
И вот ситуация... Я обнаруживаю за собой слежку. Дело серьезное — польская политическая полиция, так называемая дефензива, работала не очень-то искусно, но беспощадно. Говорили: попасть туда можно, а выйти оттуда живым нельзя. Жертвы дефензивы просто исчезали. До суда дело доходило только в редких случаях, когда правителям Польши было выгодно продемонстрировать и раздуть «красную опасность». Ну а нашему брату надеяться на пощаду вообще не приходилось. И когда я обнаружил за собой слежку, я прекрасно понимал всю опасность создавшегося положения. Решение могло быть одно: исчезнуть, пока не схватили. Но сложность состояла в том, что слежку я обнаружил утром, а поздно вечером у меня было назначено конспиративное свидание, от которого зависело очень многое и ради которого я работал около четырех месяцев.