Но ты, пожалуйста, не подумай, что этим я хочу повязать и тебя. Ни за что, Виталька. Ты передо мной чист уже теперь, а я, дура, и теперь должна поумнеть. Самое большее, что прошу у тебя, — вспоминай обо мне, а когда вспомнишь, не очень ругай. Я ведь хоть и дура, но я хорошая. Я тебя любила и люблю. Это ведь многое мне прощает. Правда? Писать мне не надо. Я с детства не верю письмам. И это мое длинное письмо — первое в моей жизни. Даже с братом мы обменивались открытками и телеграммами. Моему письму ты можешь поверить — пишу его, будто говорю с тобой глаза в глаза. Но больше писать не буду. Боюсь не получить твоих ответов.
Нежно тебя целую, и особенно твою милую родинку. Люся.
P. S. Только бы война была, покороче, хотя конца ей не видно.
Люся».
Виталий прочитал письмо и долго не мог справиться с волнением. Прочитал второй раз. И снова в душе возникло требование — уйти от этого, уйти...
Решил письмо порвать. Передумал. Спрятал в карман.
Уже там, в своей служебной комнате, он стал читать письмо еще раз. Решил, прочту и теперь порву. И в это время в комнату вошел Иван Николаевич.
— Как настроение? — спросил он.
— Отличное, — ответил Виталий с такой интонацией, будто произнес: «Поганое».
— Грустно, наверно?
— Есть немножко.
— Ничего, эта грусть полезная.
— Чем?
— В ней твоя любовь к жизни, на которую подняли грязные руки всякие сволочи. Ненависть проистекает из любви... — Иван Николаевич кивнул на лежавшее на столе Люсино письмо: — Что еще зубришь?
— Почитайте, — не сразу ответил Самарин и подвинул ему письмо.
Иван Николаевич начал читать и сразу перестал:
— Может, не надо?
— Вы должны знать.
Иван Николаевич прочитал письмо, вернул его Виталию, и он тут же порвал его на мелкие клочки.
— Рвешь с прошлым? — улыбнулся Иван Николаевич.
— Не знаю.
— По-моему, честная дивчина.
— Не знаю.
Иван Николаевич сдвинул брови, как всегда, если сердился:
— Ответ, недостойный мужчины.
— Согласен, — еле слышно произнес Самарин и, поколебавшись, добавил: — Мешает все это, мешает.
— Это дело другое, но она в этом не виновата. Лучше приплюсуй это к той любви, из которой произрастает ненависть. Вот и ее любовь к брату бросила на фронт, понимаешь?
Самарин кивнул,
— Где у тебя родинка? — вдруг спросил Иван Николаевич.
— Вот тут. — Самарин показал на левую ключицу.
— Почему не указал в графе «Особые приметы»?
— Не думал.
— Сходи сейчас же к Парфенову и впиши. На аэродром уедем завтра в восемнадцать ноль-ноль.