На втором и третьем этажах было шесть комнат, из коих четыре – под крышей, совсем крохотные и тоже слегка просоленные морем; ветер и сюда ухитрялся нанести песок. Наверху никто никогда толком не жил. У Анны был когда-то младший братик, который в страшных мучениях умер в парижской больнице. Отец исчез почти сразу же после его кончины. Анне было тогда шесть лет. Бумажные обои (попугайчики в комнатах на втором этаже, ирисы – на третьем) вечно были покрыты пятнами сырости и постоянно отклеивались по углам. Их поверхность, изъеденная морским воздухом, стала ноздреватой, как губка.
Мать внезапно заснула прямо за столом, не доев свой кусок пирога. Долго сдерживаемый гнев изнурил ее. Анна решила не нарушать ее сон.
Она встала.
Потихоньку выбросила в мусорное ведро картонную позолоченную корону.
На цыпочках, стараясь не шуметь, прошла в гостиную.
Гостиная была завешана семейными фотографиями в старинных рамках; сотни снимков сплошь закрывали все четыре стены. Теперь ее мать проводила жизнь между этой комнатой и кухней. Она переставила свою кровать в центр гостиной.
И тем самым обезобразила помещение.
– Что делать, – говорила она, – я больше не могу подниматься наверх, ноги не ходят.
* * *
Анне захотелось пройтись по морскому берегу. В передней она накинула одну из шалей, которые мать развесила там вперемежку с шарфами и шляпами. Внезапно у нее сильно закружилась голова. Она схватилась за перила. Входная дверь с треском распахнулась. Вошла Вероника.
– Элиана?
– Да.
– Что с тобой? Тебе плохо?
– Нет-нет, все в порядке. Я собралась прогуляться.
– А я пришла сказать тебе, что сегодня вечером все мы ужинаем у меня.
– Кто это «все»?
– Все наши девочки.
– Каждый раз ты устраиваешь одно и то же.
– Да, и ты нам поиграешь, как всегда.
– Если хочешь, Вери. Но только сейчас идем со мной, мне нужно выйти на воздух.
– Погоди, я сперва поздороваюсь с твоей матерью, – сказала Вероника.
– Не трудись.
– Почему это?
– Она не стала «королевой». И теперь спит с горя.
– Знаешь, ты хоть разок могла бы… Но Анна вытащила ее из дома на ветер.
Она держалась очень прямо и играла, округлив руки, предельно громко.
Всякий раз, как Вери слушала игру Анны – а слушала она ее с самого детства, – что-то начинало дрожать у нее внутри, под кожей.
Это была не музыка. Это вырывалась на волю долго сдерживаемая яростная сила.
Сердце, легкие в клетке ребер, а потом и груди – когда у Вероники появились груди, – все трепетало при этих звуках.
Они сидели в тесной квартирке Вери, расположенной над ее аптекой, в Бретани.
Анна играла на пианино марки «Gaveau» красного – и впрямь почти красного цвета – дерева.