я преувеличиваю. На самом деле я сражаюсь с временем, дробя его на получасовые отрезки.
– Ну, значит, я и впрямь твоя дочь.
– Ты была бы впрямь моей дочерью, если бы провела жизнь в одиночестве, как я.
– А кто тебе сказал, что я не провела ее в таком же одиночестве, как ты, – если это действительно так?! Что ты обо мне знаешь? Ты ведь никогда мной не интересовался.
– Не кричи! Ненавижу, когда кричат!
– Что хочу, то и делаю. Хочу кричать – и буду. Я считаю, что ты должен был остаться с нами. Ты мог остаться. Ты мог бы остаться. Или, по крайней мере, прислать хоть какую-то весточку. Как поступают все. Не оставлять маму в полном неведении. Присылать ей хотя бы открытки на Рождество! Или на День благодарения! Или на Рош-а-Шана!
– О, ты помнишь праздник Рош-а-Шана?
Она не ответила.
– В общем, мог бы вести себя как все нормальные люди!
– Нет. Нет. То, что ты говоришь, неверно. Я никогда в жизни не встречал нормальных людей, дочь моя.
– Ты слишком часто говоришь «дочь моя» человеку, которого никогда не видел.
Но он повторил:
– На свете нет никакой любви. И никакого нормального существования.
– Вот это я как раз могу принять.
– Дочь моя, на свете есть еще много вещей, которые тебе нужно принять.
Однако сейчас ее уши заполнил странный гул. И душа уже ничего не принимала. Было такое ощущение, словно она перебарывает в себе незнакомую боль, глубоко, как никогда, проникшую в ее тело.
* * *
Они шагали по дамбе.
– Как видишь, я стар, но все еще хожу. Я всегда много ходил. Люблю подолгу ходить каждый день. Во время ходьбы ко мне возвращаются самые давние воспоминания. Ибо мне выпало в жизни немного счастья, хоть и самого скромного.
– А мне вот нет.
– Мои дед и бабушка были спокойные, красивые люди. Наверное, я потому так много и хожу, чтобы где-нибудь их встретить. Правда, мне это с каждым днем все труднее и труднее.
– Я тоже много хожу – каждое утро, каждый день, все дни напролет.
– Я хожу, но редко вижу то, что меня окружает. Зато все время вижу давно покинутые места. Например, свой лицей. Смутно вижу цветную географическую карту и, гораздо яснее, две деревянные кабинки в школьном дворе – туалеты с вонючими дырами в полу. При входе в класс мы вешали пальто на железную вешалку рядом с печкой. В классе пахло дождем, мокрой шерстью, мелом, пылью; пресный запах чернил смешивался с едким, кислым дыханием мальчишек. Все они нынче мертвы – те, кто учился вместе со мной. Я навел справки в Интернете. Потому-то я здесь и оказался. Из нашего класса в живых осталось только двое. Я и еще один. Да, должен сказать тебе правду: я приехал из-за него. Не из-за тебя, как ты, может быть, вообразила.