— По школе очень соскучилась?
Тоша вздрогнула. Низко, почти у лица, порхнула какая-то птаха.
— Клест, — пояснил Некторов. — Здесь много клестов. Бытует поверье, что эти птицы переносят людские болезни на себя.
— Так их нарочно развели здесь?
— Нет, конечно. Предрассудки все это. Хвойная рощица, вот и поселились.
«Об этом ли нам говорить?» — подумала она и, не сводя с него взгляда, сказала:
— Я знаю, о чем вы… то есть ты… Да, ты! Знаю, о чем сейчас твои мысли.
«Меня раздражает твой квадратный подбородок, но тебе никогда не догадаться об этом!» — мелькнуло у него. Сухо сказал:
— Я вел себя по-свински, прости.
— Да что ты! — глаза ее влажно покраснели, она с трудом улыбнулась и замахала руками; — Ты молодец, умница! Что бы я делала, если б так ничего и не узнала? Все эти дни я только о тебе… О том, как хорошо нам было в лагере и как мы надолго поссорились, потом помирились, и было еще лучше. Теперь уже все знают, что с тобой случилось — и Манжуровы, и Котельниковы. Все ужасно рады, что ты жив! Ну представь: каждое воскресенье бегали с цветами туда…
— На кладбище, что ли?
— Ну да. И вдруг… Говорят, такую штуку мог отколоть только ты. Рвутся, хотят увидеть тебя.
— Еще чего! — он заерзал по скамье. — Ни в коем случае, пока я этого не захочу сам!
— Да-да, конечно, — спешно согласилась она. — Только не волнуйся, тебе нельзя волноваться.
— Очень переживали? Только честно!
— И не стыдно о таком?..
— А народу много было?
— Ой, много! — Тоша обхватила голову руками, припомнив тот тяжкий день. — Студентки рыдали. А одна девушка, говорят, дня три не уходила с кладбища.
«Интересно, кто бы это?» — подумал он с тщеславным удовольствием.
— Запомни, для женщины…
— Внешность мужчины мало значит?
— Представь!
— Но я ведь не просто сменил костюм. Я теперь химера: то ли грифон, то ли кентавр, то ли русалка! Словом, черт знает кто.
— Не надо так о себе, — она вынула платок из кармана широкого, присборенного на кокетке платья и приложила к глазам.
— Ты вот что, — губы его скривились. — Маме пока ни слова. Или уже проболталась?
— Нет, конечно. Боязно…
Он прочел в ее глазах жалость, и его стал разбирать смех. Вот уж никто, кроме матери, и то, когда он был ребенком, не жалел его.
— Тоша, голубушка, — он встал, подошел к ней, взял за руку. — Неужто тебе и впрямь жаль меня?
— У нас будет сын, похожий на тебя прежнего, — сказала она, глотая слезы.
Ему почему-то было неприятно услышать это. Он уже начинал привыкать к себе теперешнему, и ее слова были восприняты, как отталкивание от его нынешнего облика, в то время как Тоша тянулась к нему со всей открытостью и щедростью своей натуры. То, что он жив, было радостным и горьким чудом, которое она безоговорочно приняла своим измученным сердцем.