Он купил себе огурцов, хлеба, упаковку импортной резиновой ветчины, бутылку минералки.
«Бывшая партийная» оказалась четырехэтажным кирпичным зданием, самым большим в городе после бывшего горкома. Вдоль фасада красовалась огромная электрическая надпись: "Отель «Сибирячка». Внутри было сравнительно чисто. По фойе расхаживали кавказцы в трикотаже и шлепанцах, из приоткрытой двери ресторана неслась развеселая музыка и пьяный смех.
– Одноместных нет, – сообщила администраторша, – хотите один селиться, оплачивайте двухместный. Сто пятьдесят сутки.
Оказавшись наконец в полном одиночестве, в тихом замкнутом пространстве гостиничного номера, он упал на койку и закрыл глаза.
– Зачем мне все это? – спросил он себя хриплым усталым шепотом. – Я что, свожу личные счеты? Добиваюсь справедливости? Или мне передалось тупое отчаяние бывшего летчика, которое заставляет сначала действовать, а потом уж думать? Я потратил кучу денег и потрачу еще на эту дурацкую поездку. Я, возможно, рискую жизнью, ибо если мои догадки подтвердятся, меня скорее всего прикончат. Личные счеты… Да, конечно, не без этого.
Он не знал, чего сейчас больше хочет, есть или спать. Усталость, которую он старался не замечать все эти дни, навалилась разом, и было лень шевельнуться.
Он полежал еще немного, закрыв глаза и стараясь вообще ни о чем не думать.
В отеле «Сибирячка» воцарилась наконец тишина. Закрылся ресторан, угомонились трикотажные кавказцы, разошлись по номерам со своими смешливыми подругами. Ночь опрокинулась на маленький сибирский городок Колпашево, на огромную черную тайгу, на чистую ледяную речку Молчанку, на далекий глухой поселок Желтый Лог.
Никита потянулся, прошел босиком к окну. Небо над тайгой казалось совершенно черным. Полыхнула бледная далекая зарница.
Он разложил на столе еду. Ночью, в номере маленькой гостиницы на краю света, когда мрак за окном, холодный ветер бьет в стекло и неизвестно, что с тобой может случиться завтра, любая еда, даже резиновая немецкая ветчина, кажется очень вкусной, не говоря уж о малосольных домашних огурчиках с тем особым русским провинциальным хлебом-"кирпичом", которого, наверное, нигде в мире нет больше. Он серый, с толстой хрустящей корочкой, с легким липким мякишем.
В сумке была фляга хорошего коньячку, пачка «Пиквика» в пакетиках. Умница Танечка, оказывается, успела сунуть потихоньку еще и растворимый кофе «Чибо» и банку вареной сгущенки.
«Умница Танечка была бы чудесной женой, – подумал он, отрывая ломоть еще теплого хлеба и прикладываясь к горлышку плоской фляжки, – твое здоровье, девочка моя, прости, что не могу на тебе жениться».