Итак, теперь я должна признаться, что начала трогать себя каждый день, я запиралась в спальне и делала это, и это продолжалось не один день, может быть, целую неделю, пока мы не вернулись в Венецию. Я с жадностью трогала себя до тех пор, пока моя грешная часть не раскрывалась так широко и не становилась такой влажной, что я могла почти что просунуть туда руку и умереть; хуже того, в те дни я использовала для этой цели свою лошадь, я ездила верхом каждый день, ездила по всем нашим землям, это помогало, я прижималась своей влажной частью к лошади, я наказывала эту часть кожаным седлом, я наказывала ее повсюду, я хотела наказать ее лошадиной мордой, вот до какого распутства я дошла. Марко так и не узнал, что я делала, никто не узнал. Потом я поборола свою похоть, свой самый темный стыд, и я признаюсь во всех этих преступлениях и раскаиваюсь искренне и жестоко. Я сокрушаюсь. Простите мне, отец Клеменс, я сожалею об этом, это горькое сожаление, это была грязь и низость, и я не имела стыда, я раскаиваюсь, я восстаю против этого гнусного греха, разврата, я отрекаюсь от него, да уйдет он прочь от меня и да будет проклят, простите меня, простите меня, вознесите меня над ним, Господи, прости мне.
Теперь подождите, мне пришлось оторваться от этого письма, чтобы прийти в себя и успокоиться, и вот я возвращаюсь.
Я сказана, что вспомню о временах самых тяжких грехов (1) и (2). Трогать себя, ездить верхом, наказывать – это были части (1), и вот конец (1), полный и законченный отчет моих совести и памяти. Это был разврат. Но постойте, не стоит больше извиняться, и я не думаю, что поведала обо всех подробностях (1), вовсе нет. Но я записала почти все слова, потому что они до сих пор беспокоят меня, иногда они доставляют мне еще больше беспокойства, куда больше. Скажите, почему все слова, обозначающие постыдные дела: «разврат», «манда», «сокол», «распутство», «порок», «блуд», «прелюбодеяние» и «растление» – это слова мужчин или проповедников? Хорошие слова тоже в основном произносятся мужчинами: «целомудрие», «скромность», «воздержание» и «чистота». Я страшусь всех этих слов, особенно тех, которые называют низменные части тела, они опасны даже сами по себе, одни их звуки, и они сильны, потому что их употребляли применительно ко мне, вот почему иногда я думаю, что душа моя не может быть спасена, как бы истово я ни молилась Марии и Христу. Когда я думаю о своих днях с Марко, только мужские слова приходят мне на ум, я была сосудом плотских желаний, я пристрастилась к греху как животное, и я не могу спастись, потому что даже в моем рассказе, в самих словах есть низкое порочное чувство, как будто мной снова овладевают, и это чувство не отпускает меня, как этот убийца-капитан, чудовище и собака, который до сих пор жив и наслаждается всеми своими почестями в верхнем городе, и вы думаете, он не знает, что я жива? Боже всемогущий, да он знаком с моим отцом! Он знал мою мать!