— Откуда письменность, Семэн Семэныч? Музей подломили?
— Что значит "подломили"? — обиделся Сперанский. — Картины куплены у частных собирателей!
— У частных собирателей? А их тоже потом по разбросанным вещам опознали?
— Да что с вас взять, недоумка, — тихо ругнулся старик и повел к одной из овальных дверей, расположенных в глубине помещения.
За ней оказался уютный зал с десятком столиков, над каждым из которых висел старинный морской фонарь с рифлеными цветными стеклами.
Тут завтракали члены экипажа — по преимуществу молодые мужчины в элегантной морской форме.
Белые кители с голубыми воротничками и золотыми нашивками мне понравились, а содержание нет. Мутные какие-то люди, неживые: не переговаривались, не улыбались, а тупо работали челюстями — будто не себе жевали.
— Ас-саляму алейкум! — поприветствовал их Федор Федорович.
— Ва алейкум ас-салям ва рахмату-ллахи ва баракатуху, — ответила вышедшая навстречу, похожая на индианку, девушка.
Она усадила нас троих за отдельный столик и отошла, а мрачные тетки из службы безопасности заняли позицию по соседству.
— Что такое странное она вам сказала? — осведомился Липский. — Ну, "алейкум ас-салям" я понимаю. Это каждый знает. А "ва баракатуху" что значит? Вас, что ли, они так обзывают?
— Темнота! — загордился куратор. — Она сказала: "Мир вам и милость Аллаха и благословение его". Это полный ответ на приветствие.
Пришлось и мне признаваться в невежестве:
— Я тоже подумал, что "ва баракатуху" обозначает "господин Сперанский". Стыдно, конечно.
— Ничего, ещё привыкните, — отечески успокоил Федор Федорович. — Сперва я тоже всё время путался, а когда принял ислам…
— Приняли ислам?! — в один голос ахнули мы с Липским.
— А в чем дело? У нас свобода вероисповедания! — возразил куратор.
Но, судя по тону, он вовсе не был в этом уверен.
— Так вы, дяденька, басурманин! — маркиз сделал страшные глаза.
Сперанский хотел что-то ответить, но тут подошла официантка, разложила столовые приборы и подала каждому серебряную кастрюльку с дымящейся овсяной кашей.
Затем на стол был водружен кофейник, нарезанный хлеб в плетеной корзинке и тарелка с кружочками сливочного масла, на желтых срезах которых блестели мелкие капельки воды.
Пока Липский приноравливался к каше, я налил кофе и осмотрелся.
Как выяснилось, наши персоны никого не интересовали — все здесь с такой серьёзностью работали ложками, что казались механизмами, а не живыми людьми.
Нет, определенно, не нравилось мне содержание.