Я вошел в свой кабинет и набрал Ленкин номер. Черт, занято. Я набрал вторично. Тот же результат. Наверное, она, как всегда, болтает со Светланой. Это ее лучшая подруга, у которой есть идефикс – нас с Ленкой поженить. Самое главное, что я-то не возражаю…
Я снова набрал Ленкин номер. По-прежнему занято. Хорошо, тогда сделаем еще одно служебное дело. Я полистал свой настольный справочник, нашел с десяток телефонов «Московского листка». Отдел науки, где, по идее, должна сидеть Мария Бурмистрова, – длинные гудки. Отдел культуры – длинные гудки. Отдел информации – то же самое. Должно быть, в «Московском листке» тоже была сиеста и полное безлюдье. Отчаявшись, я набрал последний оставшийся номер – главного редактора, господина Боровицкого Станислава Леонидовича.
Трубку неожиданно подняли.
– Боровицкий, – сказал невыразительный голос. Я поздоровался, представился и назвал ведомство, в котором работаю.
– А-а, ГБ… – все так же безо всякого выражения протянул голос Боровицкого. – Вы-то что от нас сегодня хотите?
– Только справочку, – предупредительно сказал я. – Мы хотим узнать, когда в вашей газете выйдет первый очерк Марии Бурмистровой из цикла «Русский атом».
На другом конце трубки повисло молчание. Мне даже показалось, что связь прервалась.
– Алло! – произнес я в трубку. – Алло! Станислав Леонидович…
– Слышу, – невыразительным тоном проговорил Боровицкий. Мне почудилось вдруг, что там, на другом конце провода что-то булькает.
– Так мы хотим узнать, – терпеливо повторил я, – когда…
– Никогда, – вяло и как-то буднично произнес Боровицкий. – Никогда не выйдет. Маша умерла.
РЕТРОСПЕКТИВА-2
12 октября 1921 года
Берлин
Заскрипели половицы в коридоре, все ближе, ближе. Наконец, в дверь деликатно постучали.
Отто отложил перо, досадливо взглянул на недописанную страницу, потом со вздохом сказал:
– Да-да, фрау Бюхнер! Заходите.
Фрау Бюхнер осторожно приоткрыла дверь, просунула голову и, с почтением посмотрев на рабочий стол, заставленный пробирками, прошептала:
– Герр профессор, я иду на рынок…
– Ну, так в чем же дело? – нетерпеливо спросил Отто, искоса поглядывая на свой наполовину исписанный листок. Темно-синяя клякса, слетевшая с кончика пера, угодила прямо в середину написанной строки. Клякса напоминала голову сэра Вильяма Рамзая в профиль: аристократический нос, надменно поджатые губы, бетховенская копна седых волос. Сэр Вильям всегда называл его «мой мальчик». «Мой мальчик, ты опять разбил спектральную трубку? – Да, сэр, но университетский стеклодув… – Ладно, не огорчайся. Стекло бьется к удаче. Завтра повторим опыт». Отто аккуратно промокнул кляксу, отчего шевелюра сэра Вильяма сделалась еще более пышной. «Ну вот я и не мальчик, – подумал Отто. – Мне сорок два года, я ординарный профессор Берлинского университета… И что же?»