— У Макса слабость к женщинам, — напомнил циничный Потель.
— Скоро сабли будут обнажены, — сказал один отставной прапорщик, возделывавший свои огороды в Верхнем Бальтане. — Если уж Максанс Жиле совершил такую глупость, что поселился у папаши Руже, то позволить выгнать себя, как лакея, не потребовав объяснения, — было бы просто трусостью.
— Конечно, — сухо ответил Миньоне. — Глупость, не имеющая успеха, становится преступлением.
Когда Макс подошел к старым наполеоновским воинам, он был встречен многозначительным молчанием. Потель и Ренар, взяв под руки своего друга, отошли на несколько шагов, чтобы поговорить с ним. В эту минуту издалека появился Филипп, который шел в парадном одеянии, волоча по земле свою трость с невозмутимым видом, составлявшим полную противоположность тому глубокому вниманию, какое Макс принужден был уделить разговорам со своими последними двумя друзьями. Миньоне, Карпантье и некоторые другие пожали Филиппу руку. Такой прием, столь отличный от приема, оказанного Максансу, окончательно уничтожил у этого молодого человека малодушные или, если угодно, благоразумные мысли, внушенные ему уговорами и особенно ласками Флоры и приходившие ему в голову, как только он оставался наедине с собой.
— Мы будем драться, — сказал он капитану Ренару, — и насмерть! Так что не говорите мне больше ни о чем, предоставьте мне играть мою роль.
После этих слов, произнесенных лихорадочным тоном, все трое бонапартистов присоединились к группе офицеров. Макс первый поклонился Филиппу Бридо, и тот ответил ему на поклон, обменявшись с ним самым холодным взглядом.
— Пора, господа! К столу! — провозгласил Потель.
— Выпьем за неувядаемую славу маленького капрала[65], который теперь пребывает в райских селениях храбрецов! — воскликнул Ренар.
Понимая, что за столом меньше будет чувствоваться неловкость, каждый угадал намерения капитана вольтижеров. Все устремились в длинную низкую залу ресторана Лакруа, выходившую окнами на рыночную площадь. Сотрапезники быстро уселись за стол, и два противника оказались друг против друга, чего и добивался Филипп. Несколько молодых людей из города, и особенно бывшие «рыцари безделья», обеспокоенные тем, что должно было произойти во время банкета, прогуливались, разговаривая об опасном положении, в которое Филипп сумел поставить Максанса Жиле. Они сожалели об этой стычке, но считали дуэль, безусловно, неизбежной.
Все шло хорошо до десерта, хотя оба борца, несмотря на видимое оживление, царившее за обедом, соблюдали какую-то настороженность, довольно похожую на беспокойство. В ожидании ссоры, повод к которой и тот и другой должны были придумать, Филипп проявлял удивительное хладнокровие, а Макс — легкомысленную веселость, но знатоки понимали, что каждый из них играет роль. Когда десерт был подан, Филипп сказал: