Бывало так: и человек с виду неплохой, и жизнь его нравилась Егорычу, а вот душа не располагалась к нему. Срабатывало какое-то чутье — не годится он в друзья. И ничего не мог поделать с собой Иван Егорович. Ум говорил одно, а сердце — другое. Иногда старался перебороть себя. Сердце вроде бы смягчалось, но проходил день, другой — и антипатия вновь появлялась.
Но уж если Егорыч благоволил к кому, то лучшего друга тот не мог и желать. Он был братом, отцом, человеком, готовым броситься в огонь и в воду по первому зову друга, и в то же время строжайшим и справедливейшим судьей.
Лицо у Егорыча было одним из тех, что запоминаются с первого взгляда, сразу и надолго. Примечательными были брови. Начинаясь где-то у висков, они ползли над глазами реденькой русой порослью и собирались у переносицы густыми седыми пучками. Пучки торчали во все стороны, напоминая двух колючих, свернувшихся в клубки ежей. Когда Егорыч хмурился, ежи шевелили иголками и тянулись уколоть друг друга.
Брови бросали колючую тень на все черты лица. Хотя нос, губы, разрез глаз говорили о доброте и мягкости, о покладистом характере. Но брови были не согласны с этим. Казалось, что они у Егорыча не его, а взяты с чужого лит, холодного и злого. Он прилагает немало усилий, чтобы усмирить, приручить их, — и тщетно. Седые колючки топорщатся, но на лице Егорыча они не злые. Стоило ему только улыбнуться, и ежики ползли назад, смиренно пряча своя иголки. Тогда хотелось сказать: "Егорыч, а вы и совсем даже не злой".
В обществе с таким человеком и привелось жить в стенах больницы Сергею и Тане. Таня очень скоро привыкла к Егорычу. В душе она была благодарна ему за то, что он не надоедал ей расспросами — как да что? — не заводил, как иные, душеспасительных бесед, не говорил слов утешении. Егорыч мог просто улыбнуться, одобрительно кивнуть головой, и это было дороже всяких длинных сожалений, которых ей пришлось в избытке наслушаться от разных людей. Без "его Тане было бы гораздо труднее переживать свое горе.
В последние дни мая, после некоторого улучшения здоровья, Сергей вдруг отказался от лекарств, перевязок, пищи. И вновь заметалась Таня. Просила, умоляла — Сергей оставался глух к ее просьбам. Она понимала его состояние. Может же человек загрустить, отчаяться после всего пережитого. Не железный же он. Но она была полна решимости побороть внезапно появившуюся тоску. Тогда-то и обратилась она к Ивану Егоровичу:
— Егорыч, дорогой, что же делать?
— Сам думаю, дочка. — Старик задумчиво свел колючкя бровей.
ИЗ ДНЕВНИКА ХИРУРГА Г, В. КУЗНЕЦОВА