— Здравствуй, Варя!
— Здравствуй и ты. С чем пожаловал? — объятий не раскрыла. Но Борис Егорович оставил дела и семью, преодолев тысячи километров не для того, чтоб обижаться: —-- Приехал с просьбою к тебе, сестра.
— Тут я всем сестра, — откликнулась Варвара, но смягчилась. — Проходи в избу, раз уж приехал.
В избе было чисто и светло. Самодельная мебель, самовар на столе, в красном углу — икона с дымящейся лампадкою.
— Садись к столу. Чай как раз поспел.
С досчатой полки на стене она достала кружки и тарелки. Пока возилась с ухватом у печи, брат тайком перевернул кружку и посмотрел на донышко, горя желанием узнать — чьё производство. Так и есть: полное отсутствие заводского штампа, всяких там "made in". Неужели сами отшельники так ювелирно научились делать посуду? Хотя, если подумать — чем им тут ещё заниматься?
— Как ты жила всё это время, Варя?
Она воодрузила на стол бурлящий чугунок с варевом и протянула ложку. Деревянную. — Накладывай. Небось оголодал с дороги. Такой свет проделал! Тут я не Варвара. Мирское имя вам оставила…
— Как же звать тебя?
— Ульяной кличут. Да ты ешь, не бойся. Не отравлю. Ни одна божья тварь не сгинула по моей милости.
"Но скоро может, — хотелось сказать Борису, — если не уговорю тебя." Вслух он этого произнести не осмелился. Ел молча, обжигаясь и захлёбываясь, чувствуя себя героем старинного фильма с реальными декорациями. Сестра села чуть поодаль. Сложила руки на коленях и пристально его разглядывала.
— Что мать? — спросила, когда доел. — Читала письмо твоё. Всё ли так, как отписал или приукрасил для пущей жалости?
— Всё так, — он подавил в себе желание облизать тарелку. Что это с ним? Варвара, ставшая теперь Ульяной, поднялась и занялась самоваром.
— Ждёт она тебя, сестра! Хочет увидеть перед смертью. Врачи говорят, недолго поживёт. Помоги ей уйти прощенной, Ульяна.
Она едва уловимо вздрогнула. То ли от мысли о матери, то ли от того, как он назвал её. Фальшиво и несмело, не в силах смирить гордыню.
— Господь простит. А я давно простила. Вы, миряне, привязаны к благам больше, чем к Богу. Хватаетесь за них, как за былинку, не желая лишаться. А ведь все мы в божьей власти.
Сестра была права по сути. Эмма любила жизнь, красивые вещи и комфорт. Чисто человеческие слабости. Не всякий сможет осознать бренность своего существования, уйти и молиться о спасении души, как это сделала Варя, отрекшись от всего, чем дорожили они с матерью. Но разве грех проститься с близким человеком? Неужели Борис Егорович не прав, считая большим грехом отказать в этом матери?