«Туленька! Золотце мое!» — Мать присела рядом, гладила её по плечу, неуклюже пыталась поцеловать. Отец, протрезвев, растерянно топтался рядом, что-то бормотал невнятно, словно просил прощения. Света махнула рукой, и отец с матерью, тихо притворив дверь, ушли к себе. Обычно, когда ссора только возникала, разрасталась, а затем затухала, изредка прорываясь сквозь пьяный сон родителей глухим мычанием, невнятными выкриками, и громкий храп еще не всегда был точным знаком, отметкой, что драки не будет, Света, напряженно ожидавшая развязки, с глухо бьющимся сердцем, со звоном в ушах, долго не могла заснуть и, глядя в темное окно, начинала плакать — тихо, беззвучно, чтобы случайным звуком не пробудить отца, сжав зубы, выдавливая по капле духоту и тяжесть из груди. Но от этих слез не становилось легче, а по утрам веки надувались, будто комары искусали, и в школе все спрашивали что с ней случилось. Поэтому Света старалась не плакать ночам, отвлекала себя, представляла, как уедет и будет жить одна.
В этот вечер Света рыдала громко, с каким-то подвыванием, самозабвенно и в то же время со злорадством прислушиваясь к тому, как робко перешептываются в своей комнате испуганные отец и мать. После этого они, конечно, через неделю снова пили по-прежнему. Но отец больше не врывался к ней в комнату, не требовал, чтобы она искала в ночи мать. Уезжая, он безропотно отдавал всю зарплату Свете, припрятывая только то, что ему удалось перехватить налево.
«Давно надо бы закатить истерику!» — со смешком думала Света.
Зная, что истинная, настоящая жизнь ждет ее впереди, она смотрела на всех остальных, как человек, едущий в машине, смотрит на прохожих. Света была убеждена, что достигнет цели скорее и вернее, чем другие, оттого хотя бы, что у неё цель есть. Вот, например, Эрика... С презрением вглядываясь в лицо вялой, медлительной девушки, Света думала: «Разве может она чего-нибудь добиться в жизни? Вот будь я на ее месте, будь я дочерью Флоры...»
Примерка чужой судьбы, как правило, заканчивалась безжалостным приговором: мало кто заслуживал хорошей жизни так, как Света, потому что мало кто ценил ее по-настоящему.
Постепенно, незаметно менялось отношение ко всем и даже к Флоре Яковлевне. Теперь, когда Вика, вскинув голову, с холодной усмешкой говорила, что ее Флора, должно быть, не очень хорошая преподавательница, если осталась в школе, иначе давно бы ушла в институт, Света возражала только из упрямства: «Школа ведь тоже важна». Но в душе соглашалась: «Если бы могла, давно защитила бы кандидатскую. И денег больше, и положение. Война тут, конечно, только предлог. Подумаешь, какие-то пять лет потеряла, а потом?»