— Но вы уверены? — снова раздался голос Паоло.
— Это очевидно, — сказал мальчик. — Правда?
— Я думаю, да, — ответила Женевьева. — Да.
Глаза мальчика широко раскрылись. И вдруг все высокомерие разом сошло с него, он сжался в комочек. Рыдание вырвалось из его груди, когда он бросился мимо нее в комнату матери, дверь с громким стуком захлопнулась за ним.
Доктор продолжал говорить с Паоло, объяснял ему что-то. И хотя Женевьева не могла разобрать слов, она узнала терпеливый, профессиональный тон. Это заставило ее вспомнить о докторе Петерсе, о том, как он обычно разговаривал с ней, снова и снова объясняя, почему она должна отказаться от малышки Жозефины.
— Но ведь должно быть средство, — послышался голос Паоло из-за двери. В этом голосе прозвучало такое отчаяние, какого Женевьева никогда раньше не слышала. Она больше не в силах была стоять здесь и прислушиваться к его голосу. Паоло казался чужим и одновременно потрясающе близким.
Когда она вернулась в гостиную, почувствовала, как в ней нарастает огромная печаль. Дело было вовсе не в том, что она потеряла Закари. Было еще кое-что. Нечто, что она только что открыла для себя в комнате больной, пока умирающая презрительно усмехалась ей в глаза.
Девочка, сидящая за столом, подняла рисунок и рассматривала его со всех сторон. Это оказалась женская туфля.
Женевьева беззвучно плакала, глядя на рисунок. Она оплакивала своего потерянного ребенка и этих осиротевших детей.
49
— Вернулась за своими туфлями, не так ли?
Женевьева похолодела, замерла в согнутом положении, расстегивая свои золотые туфли. Она надеялась, молилась, чтобы он уже был в кровати.
— Я плохо себя чувствую. — Это было правдой. Грусть все еще сжимала ее мертвой хваткой. Она ощущала зловоние, наполнявшее комнату больной женщины. — Мы можем поговорить утром, Роберт? Я хотела бы немного поспать.
Из гостиной послышался скрип кожи, он появился в дверях, посмотрел, как она путается с застежками на туфлях.
— Но, моя дорогая, ты здесь больше не живешь. Разве ты забыла?
Она бросила на пол первую туфельку и потянулась ко второй, опершись о стену.
— Прошу тебя, Роберт. Мне действительно надо поспать. Сбросила вторую туфлю.
— Я знаю, что должна тебе объяснить…
— Объяснить? Мне кажется, ты должна представить мне гораздо больше, чем простое объяснение! — Он рассвирепел, его буквально трясло от злости.
Женевьева устало положила шляпку с запачканным страусиным пером на столик в коридоре.
— Я не могу сейчас говорить с тобой. Прости.
— Ты больше не станешь здесь командовать. Я этого не позволю.