— Что еще?
— Кто-то видел твою машину на парковке примерно в то время, когда Кейти выходила из бара. И они не верят твоему рассказу о том, как ты поранил руку.
Дэйв вытянул руку перед собой, потряс ею.
— Это все?
— Это то, что я слышала.
— И о чем ты после этого подумала?
Она чуть не приникла к нему снова. На мгновение ей показалось, что он не чувствует опасности, и вдруг она ясно увидела, что он терпит неудачу и для него все кончено. Это было ясно видно и по его плечам, и по его спине; она хотела протянуть руки и приникнуть к нему, но не двинулась с места.
— Дэйв, расскажи мне, что за бандит на тебя напал?
— Бандит, как бандит. Что тут рассказывать.
— Да… Так может, тебе обратиться в суд? Или это очень сложно? По-моему, так это лучше, чем вешать на себя убийство.
Теперь самое время, подумала она. Скажи, что ты этого не делал. Скажи, что ты не видел, как Кейти выходила из «Последней капли». Ну скажи это, Дэйв.
Но вместо этого он сказал:
— Мне понятно, в какую сторону ты клонишь. Понятно. Я пришел домой в крови как раз в то самое время, когда была убита Кейти. Должно быть, ее убил я.
— Ну? — вырвалось у Селесты.
Дэйв поставил банку и захохотал. Он опустил ноги на пол, развалился на диванных подушках и хохотал, хохотал. Он хохотал, как припадочный, сопровождая каждый вдох раскатами хохота. Он хохотал так, что из глаз его потекли слезы, а тело начало трястись, как в ознобе.
— Я… я… я… — он не мог справиться с собой. Настолько сильным был этот приступ смеха. Он снова и снова накатывался на него, и слезы все обильнее текли по его щекам, затекали в открытый рот, пузырились на губах.
В этом было что-то ненормальное, патологическое: Селеста никогда в жизни не испытывала такого ужаса.
— Ха-ха-ха, Генри, — произнес он, когда хохот его, перейдя в хихиканье, наконец, стих.
— Что?
— Генри, — повторил он. — Генри и Джорж, Селеста. Так их звали. Так ли все это весело, черт возьми? А Джорж, позвольте вам сказать, был очень занятным. Генри, надо сказать, был простаком.
— О чем ты говоришь?
— О Генри и Джорже, — весело ответил он. — Я говорю о Генри и Джорже. Они посадили меня в машину, чтобы покататься. И катали четыре дня. Они засадили меня в крысиный погреб, бросив на каменный пол старый вонючий спальный мешок, и они, Селеста, здорово позабавились тогда со мной. Никто тогда не пришел на помощь Дэйву. Никто даже не почесался, чтобы спасти Дэйва. А потом Дэйв должен был делать вид, что все это случилось с кем-то другим. Его мозгу надо было тратить столько сил на это, что он как бы раскололся надвое. Вот что делал Дэйв. Черт возьми, Дэйв умер. Ребенок, который выбрался из подвала, был я даже и не знаю кем — нет, это в действительности был я, — но яснее ясного, это был уже не Дэйв. Дэйв умер.