Я виноват, хотел добавить Николас, я должен был оставаться в машине, и тогда бы ничего не случилось. Но он промолчал, потому что дело было в другом.
К тому же Эрвин явно понимал ситуацию иначе.
Это само по себе пугало. Выбивало почву из-под ног. Эрвин сиял, точно не верил своему счастью, он словно нечаянный подарок получил и теперь сомневался в своём на него праве… Несколько раз он пытался что-то сказать, но не решался. Николас каждый раз вздрагивал, гадая, что услышит и боясь этого. Но Эрвин только улыбался, счастливо и доверчиво. Так прошло несколько минут. Николас чувствовал мучительное стеснение, и всё же оно было предвестником лучшего.
Обошлось.
В этом обыденном слове вдруг обнаружились бездны смысла. Доверие, надежда, любовь. Всё обошлось, умирать не нужно, боль пережита и ушла в прошлое. «Тропик» прыгнул в плюс-пространство, жизнь не закончена, они не потеряли друг друга.
…Прямой эмоциональный контакт, подумал Николас, я понимаю. Эрвин, ты снова пытаешься забрать всё себе? Не надо. Ты уже взял достаточно. Оставь мне хоть что-нибудь. Поделись…
Эрвин наклонил голову к плечу. Рука его теплела в ладонях Николаса. Николас взял его за обе руки, сложил, переплёлся с ним пальцами. Он всё подыскивал слова, но так и не нашёл нужных. В конце концов Эрвин заговорил первым.
— Я не хотел обманывать, Ник, — сказал он. — Если бы не это всё… — он на мгновение прикрыл глаза, — я бы никогда не вернулся в личность Алзее. И не было бы обмана.
Почему ты не собирался возвращаться, хотел спросить Николас, но промолчал: было не время для таких вопросов.
— В машине я думал, может, действительно умереть, — продолжал Эрвин совершенно спокойно; у Николаса волосы стали дыбом, — так было бы честно. Но там был Найру Тин. Он любит всё доводить до конца. Он ведь взорвал «Лепесток»?
— Да, — без голоса ответил Николас. У него перемкнуло в горле.
— Я боялся, — просто сказал Эрвин.
Николасу всё казалось, что от соприкосновения их рук в Эрвина возвращается жизнь, и теперь жизнь достигла его глаз: они вновь стали ясными и горячими.
— Потом я подумал, — сказал он, — что меня должны расстрелять. Как интервента. Может быть, лучше не дожидаться. Но я не мог… уйти так. Я должен был сначала узнать.
— Что?
— Ник, — сказал он, и показалось, что голос дрогнул, — ты меня простишь?
Николас потерял дар речи. С минуту он не мог ничего ответить и к концу этой минуты с ужасом осознал, что Эрвин считает его промедление — колебаниями. Тогда он неуклюже наклонился вперёд и поцеловал ему руку, сначала костяшки пальцев, потом запястье; неловко было из-за глупой картинности жеста, но лучше уже так, подумал он, чем сидеть и молчать, лучше так… Ник, сказал Эрвин полушёпотом, приподнялся, одеяло сползло с его плеч, и стали видны края заживляющих бинтов, наклеенных на спину. Мышцы его напряглись. Ник, я…