Локи круто развернулся на каблуках и нырнул в низенький дверной проём, к конунгу и его наследнику, ждавшим снаружи.
«Да, предречённое Асафом в его псалме исполнилось, — думал вставший в дверях отец Целестин, наблюдая, как три фигуры скрываются в ночи. — «Умрёте как человеки, и падёте, как всякий из князей…» Вы, Асы и Ваны, именовавшие себя богами, умираете. Умираете для этого мира, чтобы обрести жизнь в новом. Правда, там вы не будете князьями, ибо не найдёте, кем повелевать, не отыщете себе смертных слуг… Всякий из князей рано или поздно лишается своего престола, со смертью ли, с кознями недругов или пришествием более сильного. Вот и вы, былые повелители мира, уступаете перед властью и величием того, кто именуется Царём Царей…»
«Но ты, почтенный Целестин, забыл, что можно править и в новой вотчине», — Голос Одина, старческий, но сильный и твёрдый, появился в голове монаха, заставив его вздрогнуть и ухватиться за дверной косяк. — А что до народа или народов, кои будут нуждаться в нашем водительстве и защите, — то за тем дело не станет! Или отнял у нас Единый Силу Творящую? Или все миры обрели тех, для кого они созданы, в миг, когда было произнесено Слово, бывшее в начале!»
«Ты считаешь, что… что Единый… — монах запинался, не осмеливаясь даже подумать о том, про что рек Один, но наконец решился: — …что Господь сотворит в мире, куда вы уйдёте, человека? Образ и подобие своё? Для вас, богов?»
«Если мы имеем Его образ и подобие, то отчего бы и не сотворить! — ответил голос Князя Асов. — На всё воля Его…»
Отец Целестин перекрестился и зашептал молитву.
В ту ночь он долго не мог уснуть.
Последняя точка была поставлена, и отец Целестин с сожалением покосился на опустевший кувшин. Вот, собственно, и всё. Сейчас остаётся только исполнить то, о чем мечталось монаху вот уже двадцать семь лет, и желание это, по правде говоря, стало первопричиной всего, что пришлось пережить за минувшие годы.
Монах аккуратно втиснул хронику меж Евангелием и житиями святых, помолился, и, когда он, вздыхая и вытирая рукавом влажные отчего-то глаза, поднялся с колен, дверь приоткрылась и послышался голос Видгнира:
— Можно к тебе?
— Заходи, — тихо сказал отец Целестин и, когда его ученик уселся на покрытом бурой медвежьей шкурой ложе и отложил принесённый с собой тяжёлый свёрток, коротко спросил: — Когда?
— Да хоть сейчас, — угрюмо ответил Видгнир. — Небо чистое, до фьорда рукой подать… Ты твёрдо решил сделать это?
Монах повздыхал, сокрушённо покачивая головой, походил по горнице и наконец сказал:
— Да. Но ведь это же… это же не навсегда! Я ещё вернусь… Очень хочется посмотреть, как там сейчас…