— Мне такой и нужен.
— Пока лежи... На первой же остановке оформим это дело.
Соснуть бы Усольцеву, все-таки ночь в тревоге прошла, но сон не брал его, теперь жил мыслью о встрече с ротным командиром: как получше объяснить свое положение?..
— Зовут-то тебя как? — спросил Усольцев соседа и назвал свое имя и фамилию.
— Захар Нечаев, а по батюшке Иванович.
— Из каких краев родом?
— Шадринск слыхал?
— Как не слыхал. Значит, гусь шадринский.
— Во-во, он самый.
— Воевал?
— Нет, новобранец... Не довелось еще...
— Не тужи, повоюешь... Вон куда немец допер, аж до Сталинграда. А по какой причине засиделся в тылу, ты, Захар, вроде моих годов?
— Пожалели, видать, мою женку.
— При чем она?
— В сороковом, в феврале двойню родила. Ну, а в мае сорок первого повторила.
— Еще двойню? — удивился Усольцев.
— Угадал, двух девчонок опять же!
— Ну ты мастер!
— Как умею, так и брею.
Оба рассмеялись.
Вагон безмолвствовал. Слышен был только легкий храп да стук колес. А Захару с Емельяном не спалось.
— Скажи-ка, Емельян, можно ли выжить на этой войне? — вдруг спросил Захар.
— Как тебе сказать... — растерялся Емельян.
— Говори как есть, — приподнялся Захар. — Как мыслишь!
— Я вот выжил...
— Так война ж не кончена... Обратно туда катишь... Понимаешь, я не за себя. Жаль женку: четверо на руках — и все девки. Как она без меня?..
— А мы попросим фрица не целиться в тебя.
— Серьезно спрашиваю, а ты насмехаешься.
— Не всякая пуля в кость да мясо, иная и в поле, — вспомнил пословицу Емельян. Он удивлялся собственному балагурству: глушил им тревогу из-за неопределенности своего положения...
— Твоими бы устами да мед пить, — дошел до него голос Захара.
Тот снова опустился на солому, примолк, но не надолго.
— Спишь, Емельян?
— Не-е.
— Немца-то живого ты хоть видел?
— Как тебя... С ними даже шнапс пил.
— Где? Как?
— В казино.
— А что это?
— Ну, кабак.
— Елки-моталки! Расскажи-ка!
Паровоз дал гудок, и состав остановился.
— Веди к ротному, — напомнил Усольцев. — Про казино потом расскажу.
Кто-то откатил дверь, и в теплушке стало светло. Свежий воздух с запахом хвои сразу заполнил все вагонные закутки.
— Какой лес — благодать! — произнес первый выпрыгнувший из вагона высокий худощавый младший сержант и, заметив Усольцева, спросил:
— Ты кто таков?
— Мой приятель, — пояснил Нечаев.
— Не вас, красноармеец Нечаев, спрашивают.
— Нам некогда... Командир роты ждет, — сказал Нечаев и вместе с Усольцевым побежал к штабному вагону.
У вагонов толпился служивый народ. Бойцы, обласканные солнцем и свежим ветерком, катившимся из леса, потягивались, толкали друг друга — словом, делали все, чтобы как-то размяться, привести в надлежащее состояние мускулатуру, которая от лежания и безделья совсем обмякла. А когда заиграла гармоника-трехрядка, кое-кто пустился в пляс.