— К вам шел, — пояснил русоволосый политрук Степурин. — В роте про вас чудеса рассказывают, мол, герои высшей пробы... Вот и не терпелось мне увидеть вас, познакомиться... И всему нашему фронту рассказать...
— К нам же так запросто не пройти, немец наверху, опасно, — попытался объяснить ситуацию Усольцев, бинтовавший ногу политрука.
— А где в Сталинграде не опасно? Про Дом Павлова слыхали?
— Я не слышал, — ответил Усольцев. — Что за дом такой?
— Легендарный, — с пафосом произнес политрук и тут же умолк. Его круглое лицо съежилось.
— Болит? — Усольцев помог политруку снять гимнастерку и окровавленную нательную рубаху. — Тут, брат, похуже, но кость, кажется, не зацепило. Потерпите, я сейчас перебинтую, может, полегчает.
— Надо «Север» доклад делать: политрук доктор надо...
— Доложим, Асхат, доложим... Ты не отвлекайся. Слушай телефон...
Где-то вблизи рвануло. Землянка колыхнулась, отчего с потолка посыпался песок.
— Справа у самой воды трахнуло, — сообщил Нечаев.
— Что трахнуло? — продолжая бинтовать, спросил Усольцев.
— Леший его знает... Кажись, мина.
Весь день не умолкал Сталинград — рушился, грохотал. Пулеметная и автоматная трескотня ни на миг не затихала. То она клокотала совсем рядом с землянкой, отчего в ней становилось особенно тревожно, то удалялась, и тогда наступал относительный покой. В такие минуты возникали разговоры. Первенствовал в них, конечно, политрук Степурин. Боль слегка утихла, и он, человек общительный и разговорчивый, вспоминал разные истории, каждую из которых начинал словами: «Суждение имею...» Это изречение к нему прилипло здесь, в Сталинграде. Повстречал он как-то на Волге старика бакенщика, и тот, охотно выкладывая корреспонденту свою долгую жизнь на плаву, часто употреблял это самое «суждение имею...». Понравился Степурину и старик, и его речь. Он даже свой очерк о бывалом бакенщике назвал «Суждение имею...» и напечатал его на целую страницу во фронтовой газете.
С появлением политрука-корреспондента землянка по-иному зажила: повеселела, острое слово и шутки Степурина взбодрили всех, а его рассказы о сталинградских рубежах, на которых он побывал, открыли глаза на ситуацию, сложившуюся на волжском берегу, всему подземному гарнизону. Бойцы впервые услышали историю Дома Павлова. Степурин достал из полевой сумки газету, изрядно уже потрепанную, и зачитал небольшой отрывок из своего очерка.
Усольцев взял из рук политрука газету, внимательно посмотрел и спросил:
— Вы писали? И в том доме были?
Хафизов аж приподнялся на колени.
— Ты сказал: мы герой. Какой мы герой? Сидим землянка. Немца не стреляем... Ты — герой! Про тебя заметка писать надо.