— Не снег, а чистый сахар, — сказал Сеня Котов, откусив от снежка.
В столовой был праздничный, хотя и скудный ужин. Мы с Калугиным сдвинули наши кружки.
— За победу! За наш полк! За наших ребят! За нашу дружбу! — сказал Калугин.
— Постой, за все сразу?
— За все: в кружке-то ведь на донышке... Так вот, Борисов, бомби в самую серединку, чтобы от гитлеровской братии — перья да щепки!
Мы выпили, пожали друг другу руки и поцеловались.
Наутро был вылет на бомбоудар в честь Октябрьской годовщины. Мы с Калугиным очень точно провели операцию, и на обратном пути я крикнул ему в переговорную:
— Правильно, Калугин, сегодня воевать веселей!
* * *
Я продолжал летать с Калугиным. Дважды мы возвращались, как тогда говорили, «на честном слове и на одном крыле». Он очень хорошо летал, это был прирожденный летчик. События под Ленинградом Калугин переживал мучительно. Однажды у него надолго вышла из строя машина, но других не было, и пришлось жить без дела, а под Ленинградом шли тяжелые бои. Калугин попытался отпроситься в морскую пехоту: «Все равно, — сказал он, — положение неважное, одно к одному». Очень любил он повторять при всяком случае это самое «одно к одному». Наш комиссар Соловьев (в то время были еще комиссары, а не замполиты) устроил ему по сему случаю нечто вроде холодного душа.
Калугин был очень добр и легко увлекался людьми. Может быть, лучше всего говорит об этом одно его знакомство. Да, мы были молоды и, так сказать, обстоятельствам назло находили время любить и увлекаться.
Если вы помните, как раз в то время, когда меня вызвали в Ленинград, Калугину пришлось сбросить одну нашу девушку в тыл к противнику. Он летал с другим штурманом и сердился:
— Не люблю без тебя летать, Борисов.
Когда я вернулся из Ленинграда, Калугин рассказал мне об этом полете подробно.
Лететь им нужно было всего какой-нибудь час. Где-то в лесу на полянке было условное место. Прыгать — по световому сигналу. Покружил Калугин в условном месте, Настенька, конечно, с парашютом, совсем готова. Мой Калугин все на нее искоса посматривает: как она, не трусит ли? Разные бывали пассажиры.
Покружил он над лесом, видит: зажегся огонек раз, потом два раза зажегся и — потух, как условлено.
— Теперь можно прыгать, гражданка, выходите на крыло! — кричит Калугин в трубку.
А гражданка медлит.
Тут мой Калугин спрашивает:
— Что, страшно? — с таким, значит, расчетом, чтобы ее сразу морально поддержать и втолковать, что прыгать ночью на деревья — плевое дело.
— Нет, — отвечает Настя, — до свидания. Вылезла из кабины, встала на крыло и пропала.