— Служба, Хилл, была прекрасной.
— Да, ваше величество.
— Мне кажется, кое-кто в Англии намерен пошатнуть могущество Церкви. Моей поддержки им ни за что не получить.
— Моей тоже, мадам, — негромко сказала Эбигейл.
До чего приятно разговаривать с Хилл о церемонии. Это славное создание обладает восхитительной способностью слушать.
Роберт Харли и его друг-ученик Генри Сент-Джон стояли с краю толпы, собравшейся у позорного столба в Корнхилле.
Сент-Джон знал, что из-за скандальной истории с Дефо Харли крайне обеспокоен, хоть и пытается это скрыть.
— Даниэль — один из величайших писателей нашего времени, — говорил Харли. — Хочу, чтобы он работал на меня.
Но прежде, чем ему удалось осуществить свой план, Дефо арестовали по распоряжению королевы, и суд решил, что он должен трижды выстоять по часу у позорного столба — в Корнхилле, в районе Чипсайда и Темпл-Бара.
— Я мог бы предостеречь Даниэля, — негромко сказал Харли. — Жаль, что не видел его памфлета до опубликования.
— Памфлет блестящий, — сказал Сент-Джон.
— Даже чересчур. В том-то и беда. Я говорил тебе, Генри, что перо — сильное оружие. Это начинают понимать и другие. Вот потому Дефо и постигла такая участь.
— Везут…
И вот появился этот нераскаявшийся памфлетист, страдалец за свои взгляды. Он сидит в повозке, везущей его к позорному столбу. Обычно толпа дожидалась минуты, когда несчастного приговоренного посадят в колодки и он станет беспомощным перед яростью и презрением собравшихся. Существовал обычай забрасывать жертву гнилыми плодами, тухлой рыбой и прочей оказавшейся под рукой дрянью; при этом многие приговоренные умирали. И то, что такая судьба уготована человеку большого таланта, возможно, гению, преисполнило Харли негодованием.
— Он поступил неразумно, — сказал Сент-Джон.
— Он не написал ни слова неправды.
— Все же этот памфлет — «Простейший способ разделаться с диссидентами» — никому не доставил удовольствия.
— Доставил мне, как всякий литературный шедевр.
— Но воззрения, учитель, воззрения.
— Все эти парламентские споры относительно религиозных сект заслуживают осмеяния, вот Дефо их и высмеял.
— Да, только в таком тоне, что высшие церковные чины восприняли его иронию всерьез.
— Они слишком серьезно воспринимают сами себя и ждут этого от других. У них нет чувства юмора — а у Дефо есть. Они сперва поддержали этот памфлет, а потом поняли, что Даниэль над ними смеется, и со зла, что оказались в дураках, обвинили его в клевете на церковь.
— И что же теперь?
— Бог весть, выдержит ли он это наказание. Если уцелеет в Корнхилле, завтра будет казнь в Чипсайде, послезавтра в Темпл-Баре. Пошли, Сент-Джон, я не хочу смотреть, как этого человека подвергнут унижениям.