— Прости, Васенька, я как-то не подумала, — протянула она.
— Да уж ладно, — он вздохнул, — что дальше было?
— А дальше он переоделся в коричневый костюм, наверно, дорогой и импортный, и куда-то умчался. Как я теперь понимаю, за деньгами. А его Настенька — это жену у него так зовут, мне в это время зубы чистила.
— Пастой, что ли? — зло засмеялся Серегин. Он устал ждать возвращения Кудрявцевой и решил, что если она не выйдет из поликлиники через пять минут, — уехать.
— Глупенький, — она шутливо толкнула его в бок. — Это профилактика такая, камень зубной удаляют. Вот гляди, если не веришь, — Елена Петровна зажмурилась и широко раскрыла рот.
16
Евгений Александрович и сам не мог объяснить, почему с первого взгляда на женщину, пришедшую к нему неделю назад по личному делу, он сразу определил, что она никем не подослана. Скорее всего потому, что глаза у нее были искренние и растерянные. И раньше, и теперь Евгений Александрович старался быть предельно осторожным и аккуратным с клиентами, у которых приобретал золотые монеты, кольца, серьги, — все, что представляло для него интерес и ценность. В свои тридцать шесть Евгений Александрович считал, что достаточно умудрен жизнью, чтобы понимать и догадываться, что движет поступками того или иного пациента. Он называл себя человеком слова и дела, никогда не врал, старался говорить только правду, пусть не всю, но зато никто не мог уличить его во лжи, а ему не надо было забивать голову всякой чепухой. И если он ловил себя на том, что в разговоре с кем-то повторяется, то сам признавался в этом и тут же приводил любимую поговорку, что повторенье — мать ученья.
И все-таки три слитка у совсем незнакомой женщины Евгений Александрович решился купить потому, что именно к этому дню оказался почти в безвыходном положении. Две золотые монеты девятнадцатого века не давали ему покоя. В последних числах августа Ольга вывела на него некую Олимпиаду Антоновну. С первых ее слов Евгений Александрович понял, что эта сгорбленная, костлявая женщина с сухими прозрачными глазами, в которых временами вспыхивал какой-то странный огонь, — клиент непростой, человек старорежимной закалки, и наверняка две монеты, которые она показала ему на узкой, как нос модных туфель, морщинистой, почти невесомой ладони, достались ей в наследство от родителей.
Олимпиада Антоновна вскоре подтвердила это дрожащим, с едва уловимыми нотками металла голосом:
— Я, молодой человек, долго размышляла, прежде чем решила расстаться с этими дорогими для меня реликвиями. Тем более что сейчас на дворе не тридцать третий год и не война. Тогда их у меня было достаточно, чтобы не умереть с голоду. А сейчас чувствую, что пора собираться, господь призывает. Но хочу, чтобы и там, — она подняла маленький острый пальчик к белому потолку, — они были со мной. Спрятать я их не могу, обмывать будут — все равно найдут и взять могут, а изо рта, — она вдруг засмеялась тонким и страшным смехом, — не достанут! Здорово я придумала?