– В гастрономическом, – зловеще пояснил Лева.
Федор, мигая, оглядел присутствующих.
– Мужики, – удивленно сказал он, – вам не нравится портрет?
– Мне не нравится его пузо, – честно ответила Галка.
– Выразительное пузо, – спокойно сказал Федор. – Не понимаю, что тебя смущает.
– Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.
– Мужики, какого рожна? – с достоинством возразил Федор. – Нос ему проломили в позапрошлой войне заговоренной дубиной «Рапапарапа те уира». [8] Об этом даже песня сложена.
– Ну я не знаю, какая там «Рапара… папа», – раздраженно сказала Галка, – но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..
– Не стоит эпатировать аборигенов, – негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Федора, но авангардист в самом деле играл с огнем.
Федор посмотрел на сияющий яркими красками холст.
– Мужики, это хороший портрет, – сообщил он. – Это сильный портрет.
– Модернизм, – сказал Лева, как клеймо поставил.
Федор призадумался.
– Полагаешь, Таароа не воспримет?
– Еще как воспримет! – обнадежил его Лева. – Сначала он тебя выпотрошит…
– Нет, – перебила Галка. – Сначала он его кокнет этой… «Папарапой»!
– Необязательно. Выпотрошит и испечет в углях.
– Почему? – в искреннем недоумении спросил Федор.
– Да потому что кастрюль здесь еще не изобрели! – заорал выведенный из терпения Лева. – Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!
– Мужики, – с жалостью глядя на них, сказал Федор, – а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.
– Это не страшно, – желчно отвечал ему Лева. – Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нем не понимает.
Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущенными.
Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую‑то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что‑то символизировало. Сложнейшая татуировка на нем поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.
Федору наконец‑то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объема: пузо как бы вздувалось с холста, в нем мерещилось нечто глобальное.
Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него‑то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой‑то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.